четырех месяцев. Так как большинство участников после их призыва в красную армию прошло только короткое обучение, то их военная подготовка была полна пропусков. Однако все они были хорошо знакомы с философией Карла Маркса, одни больше, другие меньше были обучены этому в комсомоле первой ступени для молодых коммунистов для вступления в ряды партии, что давало им возможность мыслить философски. Это явление для меня и для немецкого преподавательского персонала было ново. Оно давало возможность создать в умах этих молодых людей новое мировоззрение путем специального преподавания. Преподаватели старались на русско-национальной почве развить у них настоящий, а не советский патриотизм и внушить им любовь к родине. Одновременно преподавание включало и основные сведения по русской истории и литературе.
Параллельно с этим шло и военное обучение. Руководил им полковник Н. С. Бушманов, крепкий, приземистый человек среднего возраста, с очень энергичными чертами лица и голосом командира. Дальнейшая его судьба, однако, определилась иначе: Бушманов попался в обманчивые сети коммунистического подполья. Очевидно, ему недоставало убеждения его друзей. Вокруг него образовалась коммунистическая ячейка, у которой были связи не только с подобными группировками среди остарбейтеров, но и с немецким подпольем, и даже с французскими рабочими, приехавшими в Германию. При этом шла подготовка к террористическим покушениям. Русская контрразведка в Дабендорфе, под руководством генерала Трухина, напала на след этих махинаций. Я случайно присутствовал при том, когда генерал Трухин сообщал Штрик-Штрикфельдту о результатах произведенного расследования. Действительно, налицо было намерение отравить руководителей школы и немецкий административный персонал.
Следствие продолжалось. Бушманов и его главные заговорщики были арестованы Гестапо, попали под суд и были казнены.
Все слушатели курсов получали новое обмундирование и в кратчайший срок превращались в бравых, хорошо выглядевших и четких в разговорах кандидатов в офицеры. Официально они назывались пропагандистами. Конечно, все это не осуществлялось так скоро и без трений, как вы тут читаете об этом.
Позиция немецких учреждений по отношению к Власовскому движению как к пропагандному начинанию отражалась на внешних отличиях, как например, на форме, кокарде, нарукавной нашивке, флаге и, наконец, на тексте присяги.
Само собой разумеется, что солдаты РОА должны были носить немецкую форму. Это было необходимо, раз они участвовали в боях. Русские не были с этим согласны, но в конце концов необходимость этого была принята. Разница по сравнению с немецкими чинами Вермахта была выражена в знаках отличия чинов, кокардах и широких (как у русских) погонах. Офицеры старших чинов имели на фуражках вместо немецкой, старую кокарду царского времени при цветах: белый, синий и красный. Это соответствовало желанию Власова, и учреждение на Викториа штрассе смогло этого добиться. Кроме того, принадлежность к РОА подтверждалась тремя крупными буквами на рукавах Р О А, что значило Русская Освободительная Армия.
Гораздо труднее была проблема флага. Сперва на всех служебных местах РОА развевался старый национальный русский флаг (бело-сине-красный), пока по приказу его не пришлось убрать. Основанием к этому было то, что этот флаг был введен Петром Великим и являлся символом русского империализма. В конце концов зондерфюрер и пастор Арнольд Шаберт, состоявший в немецкой свите штаба генерала Власова, пришел к мысли предложить Андреевский флаг. На нем на белом поле изображен диагональный синий крест, так называемый андреевский. Это был военный флаг императорского морского флота. Теперь к нему добавили по краям тонкую красную полосу, и он был одобрен немецкими политическими инстанциями, причем мы скрыли от них, что и этот флаг был введен Императором Петром Великим.
И по поводу текста присяги велась борьба. Необходимо было найти такую формулу, которая служила бы целям военной дисциплины и одновременно удовлетворяла бы чувства не только одних русских, но и добровольцев из других народов России. Они хотели присягать «свободному народу и отечеству» и не приносить присягу Третьему Рейху и его вождю. В конце концов, выработали известный компромисс: пришли к соглашению о следующей формулировке. Первый абзац содержал присягу солдат РОА Власову. Во втором упоминалось обязательство служить союзу с Германией под командой Гитлера, главнокомандующего всеми военными антибольшевистскими силами в борьбе против режима Сталина в России. Помимо этого, русские присягали на верность — русскому народу, а солдаты других национальностей — на верность своим народам.
Текст присяга звучал следующим образом: «Как верный сын моей родины, я добровольно вступаю в ряды войск Комитета Освобождения Народов России. В присутствии моих земляков я торжественно клянусь честно сражаться до последней капли крови под командой генерала Власова на благо моего народа против большевизма. Эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами под высшей командой Адольфа Гитлера. Я клянусь, что останусь верным этому союзу.»
Как же Власов примирился с этим компромиссом? С самого начала ему было ясно, что нет никакой возможности привлечь Гитлера своей идеей, и он знал, что мы были вынуждены тактически действовать очень осторожно. И он сознательно принял участие в этой «игре». Никакие иллюзии не руководили ни им, ни его сотрудниками, ни его немецкими друзьями. Все они абсолютно здраво и реально учитывали обстановку.
Каждый курс в Дабендорфе кончался парадом, который принимал генерал Власов. При этом пропагандисты строились в каре, генерал Трухин подходил с рапортом. Власов в коротком приветствии, звучавшем на параде громоподобно благодаря его басу, поздравлял курсантов с окончанием курса и желал им полного успеха при исполнении будущих трудных заданий. После этого они проходили церемониальным маршем перед Власовым и его штабом под звуки дабендорфского военного оркестра. Приветствие, ответ и аплодисменты были точным повторением церемониала, принятого в подобных случаях в Советском Союзе. Это давало возможность курсантам восторженно приветствовать Власова, стоявшего на почетной трибуне и тоже аплодирующего. Овации заканчивались лишь когда сам Власов переставал аплодировать.
После производства курсанты отправлялись по местам своего назначения. Их командировали не только в так называемые добровольные отряды и восточные батальоны но и в управления всеми лагерями военнопленных. Тут они призывали своих земляков, с помощью докладов, газет и другими способами, к участию в поддержке освободительной идеи Власова. О своих успехах и встречаемых трудностях они должны были каждый месяц доносить в Дабендорф. Очень часто в их работе им препятствовали местные руководители, которые проявляли полное непонимание в том «чего собственно, хотели эти русские?». На пропагандистах также лежала задача выбирать новых кандидатов для курсов в Дабендорфе. Не прошло и года, как штаб генерала Власова располагал целым списком уже обученных кандидатов для РОА. Короткие характеристики их содержали указания о наиболее успешном и полезном использовании отдельных лиц.
При совместной работе с параллельно действующей русской администрацией успешно сказывался факт, что капитан Штрик-Штрикфельдт, как начальник Отделения пропаганды, одновременно руководил и обслуживающим немецким персоналом, без которого Дабендорф, конечно, обойтись не мог. Я не припомню ни одного серьезного случая, который бы вызвал недоразумение и повлек за собою спор. Единственное «осложнение», которое осталось у меня в памяти, было в случае с сыром.
Надо сказать, что курсанты Дабендорфа получали паек немецких военных частей второго разряда, на ступень выше, чем им полагалось. Второй разряд был предназначен для частей на фронте; первый полагался для частей на передовой боевой линии, а третий частям на родине. Однажды стали раздавать сыр, который был мягким и потек. Русские отнеслись к этому с недоверием и, очевидно, думали: «Раз сыр течет, значит он, конечно, уже испорчен. И так как нас русских считают унтерменшами, то мы и должны есть этот испорченный сыр».
Комендант лагеря майор Элбен, услышав об этом, приказал вывесить на черной доске приказов плакат: «В сыре нет личинок, и поэтому его можно есть». Русский же перевод его гласил: «В сыре нет червей…» Этот плакат еще больше смутил русских. Теперь они решили: хотя в сыре нет червей, но он плохого качества, и поэтому его хотят скормить им. Об этом было доложено Власову, и он был убежден, что только русские (потому что они русские) получают испорченный провиант.
Когда этот сыр был подан Власову на завтрак, я стал его есть и спросил: «А вы не хотите его есть?»
