рельефа. Их пересекали несколько более длинных и широких «проспектов», повторяющих изгибы реки, носившей гордое название Онороттария («вспаивающая орлов»). Еще запомнились хмурые дома в несколько этажей, которые стояли очень тесно и вверху соединялись открытыми переходами. Сами здания, башни, заборы, мостовые — все было сделано из темно-серого гранита, что, видимо, и послужило причиной такого названия этого поселения, хотя по другой версии город стал называться Гранец из-за своего расположения на пересечении границ сразу трех княжеств.
Особенно сильное впечатление на нас произвел памятник основателю города, украшавший собой самую большую площадь. Монумент, вытесанный здешним единомышленником Церетели все из того же гранита, поражал прежде всего размерами. Рослый дядька в доспехах и шлеме, привстав на стременах и опираясь на огромное, упертое в землю копье, обозревал окрестности сурово-деловитым взглядом из-под кольчужной рукавицы. Под ним длинногривый и длиннохвостый жеребец-тяжеловоз, изваянный с тщательным соблюдением всех анатомических подробностей, меланхолично грыз удила, причем выражение лошадиной морды совершенно недвусмысленно давало понять, где он при этом хотел бы видеть хозяина со всеми его благородными устремлениями, которые завели обоих столь далеко…
Наверняка нам по пути попалось еще что-нибудь из достопримечательностей, но я была слишком погружена в собственные думы, благо следить за дорогой необходимости не было. Размышления же получались большей частью невеселые, а порой и вовсе паникерские, поскольку меня, мягко говоря, не очень-то радовала перспектива дальнейшего путешествия в седле. Нет, мне в свое время несколько раз доводилось кататься верхом, но… именно «кататься» и «несколько раз». Потом, одно дело смирная пожилая кобылка, специально для этой цели содержащаяся на турбазе, да и у мерина, ее напарника, характер был откровенно-флегматичный, так что найти с ними общий язык не составило труда, особенно если не поскупиться на сахар или посоленную горбушку. И совсем другое дело — здесь и сейчас, когда предстоит покрывать за день совсем немаленькие расстояния по сильно пересеченной местности, останавливаясь в основном на ночлег, да и рассчитывать на то, что моим новым боевым товарищем окажется «ласковый пони», тоже как-то не приходилось…
Я успела вообразить множество живописных моментов, меня ожидающих, в том числе постоянные мучения при посадке в седло, полный комплект малоприятных ощущений, обязательный для неопытного седока… И еще — регулярные падения со спины строптивого жеребца и самые жуткие версии ушибов и переломов, неизбежных при этом увлекательном времяпрепровождении!..
Продлись наша прогулка дольше, я бы окончательно себя застращала, пала духом и, пожалуй, начала бы убеждать принца в повышенной полезности дальнейших пеших перемещений, но тут Кадор свернул за очередной угол высокого забора и приглашающе повел рукой.
— Вот и пришли! — Он с усилием открыл тяжелую заскрипевшую дверь, пропустил нас вперед и, отпуская потемневшую от времени ручку, подмигнул. — Сейчас мы моего друга позовем! — Мощный грохот захлопнувшейся двери был прелюдией к зычному воплю: — Э-э-эй, Тревон, ты где?! Выходи, старый хрыч, и посмотри, кого я к тебе привел!..
— И незачем так орать! — совершенно спокойно проговорил хрипловатый бас прямо за нашими спинами. — Я вас еще в начале улицы увидел. Так ты их продавать привел, в подарок… или как?
— Или как! — разулыбался Дин, пожимая протянутую руку.
Я, как и положено добропорядочной жене, отвесила скромный полупоклон и отступила за спину «супруга». Наш попутчик представил нас друг другу, прояснил ситуацию, чем явно обрадовал хозяина, и тут же, тепло с нами распрощавшись, отбыл по своим делам. «Старый хрыч», которому на вид было лет сорок, не больше, внешне слегка напоминал своих питомцев — и лицом, и статью, и особенно глазами. Он тут же повел нас по длинному, сплошь усыпанному соломой проходу вдоль пустующих сейчас лошадиных стойл, попутно просвещая нас о положении дел на «копытном» рынке. Большую партию выезженных трехлеток у него забрали накануне, а сюда он пригнал «очески» — по его собственному выражению…
— Каковы же тогда отборные?! — невольно вырвалось у меня вполголоса.
Картинка была что надо: десяток ухоженных, сытых, вычищенных до блеска разномастных жеребцов с громким жизнерадостным ржанием и топотом давали выход молодецкой силушке, взрыхляя и тут же снова утаптывая снег внутри открытого просторного загона. Дин кивнул, не отрывая горящего взгляда от особенно мощного экземпляра своеобразной темно-серебристой масти, который был явным заводилой в этом непарнокопытном коллективе.
Но не все «очески» принимали участие в беготне и толкотне. Рослый караковый красавец размышлял о чем-то в гордом одиночестве, стоя в дальнем углу загона хвостом к остальным, изредка пофыркивая и встряхивая густой гривой, в которой угадывались отливающие медью пряди. Он-то и привлек мое внимание. Я вообще при виде лошадей никогда не могла остаться равнодушной, а уж этот… Остальные тоже были хороши — длинноногие и широкогрудые, с гордым изгибом шеи и волнистыми гривами волос к волосу, но в нем кроме редкостного окраса было еще что-то эдакое!
Я сама не заметила, как двинулась вдоль заграждения, медленно, словно боясь его спугнуть. Не доходя до скакуна нескольких шагов, остановилась, полюбовалась на переливы атласной черной шкуры с рыжими подпалинами во всех положенных местах и шепотом выговорила:
— Какой же ты… замечательный!
Конь чуть повернул ухо в мою сторону и презрительно фыркнул. Я припомнила, где именно заначила несколько сухарей.
— Можно тебя угостить?
Чудо природы пружинисто переступило точеными копытами и соизволило повернуть ко мне украшенную тонкой белой стрелкой голову. Влажный фиолетовый глаз будто заглянул в самую глубину души… Несколько мгновений конь внимательно изучал мою особу, настороженно двигая ушами, потом выдал такое долгое пренебрежительное фырканье с таким ехидным ржанием в конце, что перевода на человеческий язык даже не потребовалось.
— Ну да, не рыцарь и не гвардеец, и наемнику в подметки не гожусь, так что же мне теперь — по гроб жизни пешком ходить?!
Выражение лошадиной морды ясно давало понять, что это мои сугубо личные проблемы.
— Не спорю, но ты-то благородное создание, да еще и мужского пола! Неужели оставишь беспомощную девушку в безвыходном положении?! Тем более неизвестно в чьи руки потом попадешь… У нас, по крайней мере, можешь рассчитывать на понимание. Да и скучать не придется, это уж наверняка!
Несговорчивый красавец, навострив уши, посмотрел поверх моей головы на принца, который оживленно толковал о чем-то с хозяином, удерживая за холку серебристого заводилу, и снова смерил меня оценивающим взглядом. Я шагнула ближе и снова протянула на ладони сухари:
— Ладно уж, не вредничай! Я не бог весть какой знаток, а наездник еще хуже, но хватило же мне ума выбрать именно тебя как самого лучшего и мудрого!..
Уболтать можно кого угодно, лишь бы время позволяло да слова подходящие нашлись… Пока облюбованный экземпляр сосредоточенно хрустел сухарями, время от времени требовательно толкая меня носом, я стояла рядом и осторожно гладила шелковистую морду и пышную гриву, нашептывая в заинтересованно скошенное ухо нечто касающееся только нас двоих.
— Это иноходец и, между прочим, редкостный стервец! — раздался за спиной голос хозяина. — Потому среди «оческов» и остался — кому охота за свои же деньги нервы мотать с таким чертякой…
«Стервец» даже глазом не повел — продолжал вдумчиво уничтожать сухари, периодически фыркая мне в самое ухо.
— …но раз уж вы с ним столковались, так и быть, сброшу десяток монет.
— Лучше два! — не растерялась я.
Хозяин поморщился, почесал в раздумье нос, потом затылок и лоб, закончил бородой и махнул рукой:
— Ладно, чего уж там… Но чтоб забрали сегодня, а то другим продам и плакал ваш задаток!
Я оглянулась на принца — он за спиной говорившего показал большой палец, подмигнул и кивнул в сторону двери. Действительно, дел еще невпроворот. Я напоследок потрепала жеребца по длинной гриве и двинулась к выходу.
