ноги на стол, устремив взгляд на карту. На губах его застыла легкая улыбка: он был доволен, что принял предложение. В случае неудачи он потеряет шесть человек, туарегского проводника и две автомашины. Однако никто не потребует от него отчета за происшествие, которое в здешних краях было в какой-то степени рядовым. Много патрулей так безвозвратно и исчезло, потому что достаточно ошибки проводника, неисправности в моторе или лопнувшей оси, чтобы обычная вылазка обернулась трагедией, безвыходной ситуацией. Собственно, в этом и заключался расчет, когда в Адорас отправляли весь этот сброд из казарм и тюрем страны. По идее, ни одному из его подчиненных не суждено вернуться в цивилизацию живым, поскольку общество не желало принимать их обратно в свое лоно, отторгнув их навсегда. А значит, никому нет дела до того, поубивают ли они друг друга, унесет ли их лихорадка, сгинут ли они в ходе обычного дозора или исчезнут во время поисков мифического сокровища.
Большой караван был где-то там, на юге, в этом все сходились во мнении. Он не мог улетучиться, а его самый ценный груз не испортится годами, даже веками. Малая толика этого груза позволила бы капитану Калебу эль-Фаси навсегда покинуть Адорас и вновь обосноваться во Франции, в тех самых Каннах, где в отеле «Мажестик» он провел самые упоительные дни своей жизни – в компании прелестной продавщицы одного бутика на Рю-де-Антиб. Ей не один год придется ждать, когда он наконец выполнит обещание к ней вернуться.
В полдень они открывали огромные окна, которые выходили на бассейн, Ля-Круазетт и пляж, и до самого вечера предавались любви, не теряя море из виду. Затем шли ужинать в «Мулен-де-Мужан», «Оазис» или «У Феликса» и заканчивали вечер в казино, поставив все на номер восемь.
Дорого же ему приходится расплачиваться за те дни. Слишком уж высока цена, на его взгляд. А самое худшее заключалось скорее не в пустыне как таковой, жаре и однообразии, а в воспоминаниях и уверенности в том, что, если однажды ему и удастся вырваться живым из Адораса, он уже будет не в состоянии вновь насладиться отелями, ресторанами или девушками в Каннах.
Он сидел, предаваясь воспоминаниям, не обращая внимания на пот, который начал скатываться по всему телу, по мере того как душная жара овладевала лагерем. Дождался, когда денщик принес поднос с неизменным отвратительным жирным кускусом, и без аппетита съел его, запивая мелкими глотками теплой, мутной и слегка солоноватой воды, к которой так и не смог привыкнуть. Она по-прежнему вызывала у него понос, притом что он пил ее все эти годы.
Затем, когда солнце встало прямо над головой, в зените, подавляя все живое – даже мухи не летали, – он медленно пересек пустынную пальмовую рощу и снова укрылся в своем бунгало, на сей раз оставив двери и окна распахнутыми настежь в попытке воспользоваться малейшим дуновением ветерка.
Наступил час гайлы, священной сиесты в пустыне, ибо на те четыре часа, когда пекло особенно немилосердно, людям и даже животным следовало замереть в тени, если они не хотели подвергнуть себя риску обезвоживания организма или получить солнечный удар.
Солдаты в бараках уже спали. Один только часовой стоял на посту, укрывшись под навесом, стараясь изо всех сил – зачастую безуспешно – прикрыть глаза ровно настолько, чтобы не начать клевать носом, но так, чтобы сияние белых барханов под лучами солнца не вызвало мгновенную слепоту.
Спустя час можно было бы подумать, что на сторожевом посту в Адорасе все вымерли. Столбик термометра в тени (на солнце он, скорее всего, лопнул бы) угрожал приблизиться к пятидесятиградусной отметке, и «плюмажи» пальм в отсутствие ветра застыли так неподвижно, что казались не настоящими, а всего лишь нарисованными на небе.
Сморенные зноем солдаты храпели – с открытыми ртами, потными лицами, растрепанными волосами, застыв в изломанных позах, словно безжизненные куклы, неспособные даже отогнать мух, которые в поисках хоть какой-то влаги садились им прямо на язык. Кто-то во сне что-то быстро пробормотал вслух. Проснулся капрал, таращась от испуга: в течение нескольких тоскливых секунд ему казалось, что он задыхается, так как воздух перестал поступать в легкие.
Худой – кожа да кости – негр, бодрствовавший в своем углу, не сводил с капрала глаз, пока тот не угомонился. Потом он тоже закрыл глаза, но так и не заснул, поскольку ум его пребывал во взбудораженном состоянии с того самого момента, как старший сержант по секрету сообщил ему, что через четыре дня они отправятся в сумасшедшее приключение: проникнут вглубь самой что ни на есть суровой земли в поисках пропавшего каравана.
Быть может, им не суждено вернуться живыми, но все равно это лучше, чем изо дня в день перелопачивать песок, пока другим не придется засыпать песком твое бренное тело.
Капитан Калеб эль-Фаси тоже слегка похрапывал у себя в бунгало. Ему, наверное, снился пропавший караван вместе с сокровищами. Сон был настолько глубок, что он не почувствовал, как в дверном проеме на мгновение возникла высокая тень, которая затем бесшумно скользнула к кровати, прислонив к стене, рядом с собой, старую и тяжелую винтовку – память о том времени, когда сенусси [25] взбунтовались против французов и итальянцев. Острие длинного, остро наточенного кинжала медленно вошло чуть ниже подбородка капитана.
Гасель Сайях присел на край тюфяка и слегка надавил на кинжал, в то время как его рука с силой прижалась ко рту спящего.
Правая рука капитана автоматически потянулась к револьверу, который он все время оставлял на полу рядом с изголовьем, однако туарег мягко отшвырнул оружие ногой и одновременно склонился над капитаном еще ниже.
И хрипло прошептал:
– Крикнешь – я перережу тебе горло. Понятно?
Он подождал, когда глаза капитана подтвердят: да, понятно, – а затем очень медленно позволил ему вздохнуть, не переставая надавливать на кинжал. По шее замершего от ужаса капитана заструилась тонкая струйка крови и вскоре смешалась с потом, выступившим у него на груди.
– Знаешь, кто я?
Тот кивнул головой.
– Почему ты убил моего гостя?
Тот сглотнул слюну. Наконец с усилием и почти беззвучно проговорил:
– Таков был приказ. Строжайший приказ. Молодой должен был умереть. Второй – нет.
– Почему?
– Не знаю.
– Почему? – настаивал туарег.
– Не знаю, клянусь тебе… – Капитан почти что всхлипнул. – Мне отдают приказы, а я должен подчиняться. Я не могу отказаться.
– Кто отдал тебе такой приказ?
– Губернатор провинции.
– Как его зовут?
– Хасан бен-Куфра.
– Где он живет?
– В Эль-Акабе.
– А другой… Старик? Где он сейчас?
– Откуда мне знать? Его увезли, и на этом все кончилось.
– Почему?
Капитан Калеб эль-Фаси не ответил. Возможно, понял, что и так уже наговорил лишнего, возможно, устал от игры, возможно, действительно не знал точного ответа. Он отчаянно пытался сообразить, как избавиться от непрошеного гостя, в глазах которого читалась глубокая решимость, и спрашивал себя, чем заняты его люди и какого черта они не приходят ему на помощь.
Туарег стал проявлять нетерпение. Он еще глубже вонзил кинжал, а левой рукой сдавил капитану горло, не дав вырваться крику боли.
– Кто такой этот старик? – не унимался Гасель. – Почему его увели?
– Это Абдуль эль-Кебир.
Капитан произнес это имя таким тоном, будто этим уже все сказано, но тут же понял, что незваному гостю оно ни о чем не говорит и тот ждет дальнейших разъяснений.
– Ты не знаешь, кто такой Абдуль эль-Кебир?
