Туарег был более чем в ста метрах, когда Разман настойчиво посигналил, вынудив его оглянуться.
– Удачи! – крикнул лейтенант.
Тот взмахнул рукой, повернулся и зашагал прочь.
«Пальмы любят держать голову в огне, а ноги – в воде», – утверждает старая пословица, и вот тебе, пожалуйста, наглядное тому подтверждение. Перед взором лейтенанта Размана, насколько хватало глаз, простиралось более двадцати тысяч пальм, тянувших свои кроны к самому небу, несмотря на зной и духоту, потому что их корни были неизменно погружены в чистую и прохладную воду сотни родников и бесчисленных колодцев.
Это действительно было великолепное зрелище, хотя солнечные лучи падали отвесно, вертикально и беспощадно, опустошая и угнетая. Потому что внутри огромного темного кабинета, защищенного от внешнего мира толстыми стеклами и легкими белыми жалюзи, постоянно, днем и ночью, в любое время года, кондиционеры поддерживали одинаковую, почти ледяную температуру воздуха – таково было неукоснительное требование губернатора Хасана бен-Куфра. Так ему лучше работалось.
Сахара, если взглянуть на нее отсюда, со стаканом чая в одной руке и сигарой «Давидофф-Амбасатрис» – в другой, казалась вполне сносным местом, а иногда под вечер, когда солнце, прежде чем окончательно скрыться из виду, закатившись за башню минарета, на какое-то мгновение опускалось на ложе из пальмовых крон, могла и вовсе сойти за райское место.
Внизу, под балконами, в пустынном саду, спроектированном, как утверждала молва, лично полковником Дюпрэ (когда тот приказал построить дворец), цветники, где росли розы и гвоздики, отвоевывали у яблоневых и лимонных деревьев пространство под сенью высоких кипарисов, на которых тысячами ворковали горлинки или куропатки, прилетавшие сюда невероятно огромными стаями во время своих длительных миграций.
Эль-Акаб, вне всяких сомнений, был прекрасен: самый красивый оазис Сахары от Марракеша до берегов Нила, – и поэтому был выбран столицей провинции, которая сама по себе была больше многих европейских стран.
И из вот этого ледяного дворцового кабинета «утонченный» губернатор Хасан бен-Куфра управлял своей империей, обладая абсолютной властью вице-короля, – твердой рукой, выверенными жестами и разящим словом.
– Вы бездарь, лейтенант, – сказал он и повернулся к тому с улыбкой, которая больше соответствовала поздравлению, нежели оскорблению. – Раз вам недостаточно дюжины человек, чтобы поймать беглеца, вооруженного старой винтовкой, значит, что же, вам дивизию подавай?
– Я не хотел рисковать жизнью солдат, ваше превосходительство. Я вам уже говорил. Из своей старой винтовки он перебил бы нас всех по одному, не позволив подойти ближе. Он славится своей меткостью, а наши люди стреляли от силы раз сорок за свою жизнь… – Он запнулся. – У нас приказ не расходовать зря патроны.
– Да, знаю, – признался губернатор, отходя от балконной двери и возвращаясь к своему королевскому письменному столу. – Я сам отдал такой приказ. Если не существует военной угрозы, считаю расточительством превращать в первоклассных стрелков новобранцев, которые через год вернутся домой… Вполне достаточно того, что они умеют нажимать на курок.
– Однако этого оказалось недостаточно, ваше превосходительство. И извините меня за дерзость. В пустыне жизнь человека зачастую зависит от его меткости. – Лейтенант сглотнул слюну. – Это был как раз такой случай, – добавил он в завершение.
– Послушайте, лейтенант… – возразил Хасан бен-Куфра, не выказывая раздражения (в действительности никто не смог бы припомнить, чтобы он когда-то выходил из себя). – И учтите, что я могу свободно говорить об этом, потому что я не военный. Оберегать жизнь солдат, на мой взгляд, весьма похвально, но бывают случаи, а это один из них, – специально подчеркнул он, – когда солдатам надлежит в первую очередь выполнять свой долг, поскольку оказывается затронутой честь армии, частью которой они являются. Когда какому-то бедуину дают возможность убить капитана и одного из наших проводников, раздеть двоих солдат и заставить лейтенанта везти его по пустыне – это позор для вас, представителей вооруженных сил, и для меня, представителя высшей власти в провинции.
Лейтенант Разман молча кивал и изо всех сил сдерживал озноб, поскольку его легкая форма не была рассчитана на температуру этого кабинета.
– Меня попросили поймать человека и отдать его под суд, ваше превосходительство, – сказал он, стараясь придать своим словам весомость и спокойствие. – Не для того, чтобы убить его, как собаку. – Он помолчал. – Чтобы выступить в роли полицейского, я должен был получить приказ свыше, предельно ясный и конкретный. Я хотел оказать помощь и признаю, что мои действия не были удачными, но искренне верю, что было бы хуже вернуться с пятью трупами.
Губернатор отрицательно покачал головой и откинулся на спинку кресла, давая понять, что разговор окончен.
– Это я должен был решать, а судя по дошедшим до меня комментариям, лучше уж было вернуться с трупами. Мы унаследовали от французов уважение, внушенное ими кочевникам, и вот сейчас впервые – а все благодаря бедуину и вашей бездарности – это уважение оказалось подорванным. Куда ж это годится? – заключил он. – Нет. Никуда не годится.
– Я сожалею…
– И пожалеете еще больше, лейтенант, уверяю вас. С сегодняшнего дня вы назначаетесь на пост в Адорасе вместо капитана Калеба эль-Фаси.
Лейтенант Разман почувствовал, что его прошиб холодный пот, а колени задрожали.
– Адорас! – повторил он, не веря своим ушам. – Это несправедливо, ваше превосходительство. Возможно, я совершил ошибку, но не преступление же.
– Адорас – не тюрьма, – спокойно заметил собеседник. – Всего лишь передовой пост. Я вправе направить туда всякого, кого сочту подходящим.
– Но ведь всем известно, что это место предназначено для правонарушителей… Для отбросов армии!
Губернатор Хасан бен-Куфра равнодушно пожал плечами и погрузился в чтение доклада, лежащего перед ним на столе, с таким видом, будто тот его крайне заинтересовал.
– Это всего лишь мнение, а не официально признанный факт… У вас месяц на то, чтобы привести в порядок свои дела и организовать переезд.
Лейтенант Разман собирался было что-то сказать, но понял, что это не имеет смысла, сдержанно отдал честь и направился к двери, моля Небеса о том, чтобы ему удалось унять дрожь в коленях: не хватало еще доставить этому сукиному сыну удовольствие увидеть, как он падает на землю.
Уже за пределами кабинета ему пришлось прислониться лбом к одной из мраморных колонн и постоять так несколько секунд. Он чувствовал, что не в состоянии спуститься по великолепным мраморным лестницам на глазах у двух десятков служащих, снующих по своим делам: того и гляди, кубарем покатится прямо в сад с его клумбами.
Один из этих служащих безмолвно проскользнул у него за спиной, трижды постучал в дверь кабинета и вошел, закрыв за собой дверь.
Губернатор уже перестал притворяться, что изучает доклад, и смотрел в окно на минарет мечети. Не вставая с кресла, он слегка наклонил голову в сторону посетителя, почтительно остановившегося у края ковра, и спросил:
– Что нового, Анухар?
– Никаких известий о туареге, ваше превосходительство. Он исчез.
– Это меня не удивляет… – сказал губернатор. – За месяц любой из «Детей Ветра» способен пересечь пустыню из конца в конец. Наверняка он вернулся к своим. Нам хотя бы известно, кто это?
– Гасель Саяйх, имохар Кель-Тальгимуса. Обычно он кочует по весьма обширной территории недалеко от гор Хуэйлы.
Губернатор Хасан бен-Куфра окинул взглядом большую карту региона, висевшую на стене, и хмуро покачал головой.
– Горы Хуэйлы! – повторил он. – Оттуда до границы рукой подать…
– Границы в этом районе практически не существует. Никто ее точно не определял.
