поскольку по его взмаху останавливались даже самые тяжелые грузовики, которые осмеливались возобновить движение, только когда он снова давал разрешение.
И как раз за его стеной громоздилось высокое, массивное и тяжеловесное серое здание с белыми навесами, толстой решетчатой оградой и небольшим садиком с хилыми деревцами, про него-то Гаселю и говорил железнодорожник.
Здесь жил или, по крайней мере, работал министр внутренних дел Али Мадани, человек, захвативший его жену и детей.
Гасель обдумал свой план, собрал вещи, с решительным видом пересек улицу и подошел к краснолицему толстяку, который воззрился на него с удивлением, не переставая размахивать руками и свистеть.
Гасель остановился прямо перед ним.
– Здесь живет министр Мадани? – спросил он серьезным, глубоким голосом, который поразил полицейского в той же степени, как и его необычный вид, одежда и лицо, закутанное до самых глаз покрывалом.
– Что ты сказал?
– Здесь ли живет или работает министр Мадани?..
– Да. У него здесь кабинет, и через пять минут, ровно в восемь, он приедет. А теперь ступай!
Гасель молча кивнул, снова пересек улицу, провожаемый озадаченным взглядом полицейского, который на какое-то мгновение сбился со своего рабочего ритма, и замер в ожидании на краю пляжа.
Ровно через пять минут послышался вой сирены, появились мотоциклисты, за которыми следовал длинный, тяжелый черный автомобиль. Всякое движение на проспекте тут же было прервано, чтобы дать процессии дорогу, и она торжественно въехала в небольшой садик около серого здания.
Гасель сумел издали рассмотреть высокий силуэт элегантного надменного человека, который вышел из машины, сопровождаемый церемонными поклонами привратников и служащих, и не спеша поднялся по пяти мраморным ступенькам широкого входа, по бокам которого несли охрану солдаты, вооруженные автоматами.
Как только Мадани исчез, Гасель вновь пересек улицу. Полицейский, не перестававший на него поглядывать, начал заметно нервничать.
– Это был министр? – осведомился Гасель.
– Да. Это был он… Я же тебе сказал, чтобы ты ушел! Оставь меня в покое!
– Нет! – Тон туарега был сухим, решительным и угрожающим. – Я хочу, чтобы ты передал ему от моего имени: если послезавтра он не освободит мою семью и она не будет стоять на этом самом месте, где ты стоишь, я убью президента.
Толстяк оторопело уставился на него. Он на несколько секунд лишился дара речи и наконец ошеломленно повторил:
– Что ты сказал? Что ты убьешь президента?
– Именно, – кивнул Гасель и показал пальцем на здание. – Так и передай! Я, Гасель Сайях, освободивший Абдуля эль-Кебира и убивший восемнадцать солдат, убью президента, если мне не вернут мою семью. Не забудь! Послезавтра!
Он повернулся вполоборота и зашагал прочь, прокладывая себе дорогу между автобусами и грузовиками. Те не двигались и вовсю сигналили, потому что регулировщик словно превратился в соляной столб, уставившись взглядом мертвой коровы в одну точку – туда, где рослый бедуин исчез из поля зрения, растворившись в толпе.
В течение следующих десяти минут полицейский пытался совладать со своими нервами и кое-как восстановить процесс движения, убеждая себя самого, что происшествие не имело смысла и что это была глупая шутка или наваждение, вызванное перенапряжением в работе.
Однако в уверенности, с которой говорил этот сумасшедший, было что-то, лишавшее покоя. Волнение вызывало также то обстоятельство, что туарег упомянул Абдуля эль-Кебира и его освобождение, а ведь всем уже известно, что экс-президенту удалось бежать и он находится в Париже, откуда постоянно посылает обращения с целью вновь собрать своих сторонников.
Спустя полчаса, будучи не в силах сосредоточиться на работе и сознавая, что он, того и гляди, устроит затор или серьезную аварию, полицейский покинул свой пост, пересек бульвар и маленький садик министерства и вошел, чуть ли не дрожа, в широкую приемную с высокими колоннами из белого мрамора.
– Я хочу поговорить с начальником безопасности, – обратился он к первому встречному служащему.
Спустя пятнадцать минут на него внимательно смотрел сам министр Али Мадани – с озабоченным видом и комично нахмуренной переносицей, – восседавший по другую сторону великолепного стола из красного дерева, покрытого лаком.
– Высокий, худой, лицо спрятано за покрывалом? – повторил тот, желая убедиться, что посетитель не ошибся. – Вы уверены?
– Совершенно, ваше превосходительство… Настоящий туарег, каких увидишь разве что на открытках. Несколько лет назад их можно было часто встретить в Старом городе и на базаре, но с тех пор, как им запретили носить покрывало, их что-то больше не видно…
– Это он, вне всякого сомнения… – проговорил министр, зажигая длинную турецкую сигарету, вставленную в мундштук. Казалось, он был поглощен своими мыслями. – Повторите-ка мне как можно точнее, что он сказал, – затем попросил он.
– Что если послезавтра ему не вернут его семью, оставив ее здесь, на углу, он убьет президента…
– Он сошел с ума…
– Именно это я себе и сказал, ваше превосходительство… Но иногда сумасшедшие становятся опасными…
Али Мадани повернулся к полковнику Турки, который состоял в должности генерального директора госбезопасности и которого он мог с полным основанием считать своей правой рукой, и обменялся с ним недоуменными взглядами.
– Какого черта, почему он говорит о семье? – спросил он. – Насколько мне известно, мы ее и пальцем не трогали.
– Может, это какой-то другой человек…
– Брось, Турки! На свете не так-то много туарегов, которые могут что-то знать об Абдуле эль-Кебире и смерти солдат. Это наверняка он. – Министр повернулся к постовому и взмахом руки попросил его удалиться. – Вы можете идти… – сказал он. – Но никому об этом ни слова.
– Будьте спокойны, ваше превосходительство! – нервно ответил тот. – В том, что касается служебных секретов, я могила.
– Тем лучше для вас, – сухо прозвучало в ответ. – Если вы сдержите обещание, я предложу продвинуть вас по службе. В противном случае я займусь вами лично. Понятно?
– Конечно, ваше превосходительство. Конечно.
Как только он покинул кабинет, министр Мадани встал, подошел к широкому окну и, раздвинув жалюзи, остановился и долго смотрел на море, на которое вдали надвигалась туча, завораживая взгляд игрой света и тени.
– Значит, он добрался сюда… – сказал он вслух, чтобы его слышал полковник, но на самом деле разговаривая сам с собой. – Этому проклятому туарегу мало той кучи проблем, которые он нам доставил, – нет, он дерзнул явиться прямо к нашему порогу и бросить вызов… Неслыханно! Нелепо и неслыханно!
– Хотелось бы мне с ним познакомиться…
– Черт! И мне, – убежденно воскликнул Министр. – Таких смельчаков нечасто встретишь… – Он раздавил сигарету об оконное стекло. – Но какого дьявола ему надо? – неожиданно угрюмо спросил он. – Что это за история с его семьей?
– Не имею ни малейшего представления, ваше п ревосходительство.
– Свяжись с Эль-Акабом, – приказал министр. – Выясни, что случилось с семьей этого безумца. Проклятие! – пробормотал он, выбросив окурок за окно и проследив за ним взглядом: тот упал на его же автомобиль, припаркованный в углу сада. – Как будто мало Абдуля! – Он взглянул на подчиненного в упор: – Чем это только занимаются твои люди в Париже?
