но гребли мы… в жизни я так веслом не махал, да и остальные… Вон, Андрей — Ерофей указал на крайний могильный холмик — со стрелой в животе греб! Так и помер на гребке… Мы потом у него весло из пальцев еле вытащили… даже мертвый… У вас еще хлебнуть не найдется?
„Сбежали, бросили товарищей. А другой выход у них был? Попали в засаду, у противника численный перевес. Удивительно, что и эти-то выскочили. Но почему они не знали, что похитителей так много? Разведать как следует не могли, что ли? Место-то обнаружили, могли же и последить, подсчитать… Так по дурному вляпаться! Или у них боярин был — вроде этого Гоголя? Если Всеволод забрал в поход лучших… но не оставил же он город на одних дураков? А может быть, все проще? Покойный боярин перед князем выслужиться спешил, ведь за спасение княжьего семейства… Да, когда начальники, прежде всего, не о деле, а о наградах думают, так и получается“.
Ответ на Мишкины размышления дал снова заговоривший Ерофей Скука:
— Братан[19] мой Веселуха[20] все простить себе не может, что так нас подвел. Нашел ладью княгини, около нее десятка полтора татей… Пошарил еще со своими людишками вокруг, никого не нашел, и решил, что все. А оно вот, как вышло… получается, плохо пошарил. Теперь, вот, в одиночку подался смотреть, не переберутся ли тати на новое место. Мы потому здесь и задержались — его ждем, да, может быть, еще кто-нибудь спасся… По течению- то я ладью до ближайшей веси и в одиночку сплавил бы. Третий день жду… сгинул, поди, братан — сам не свой был, когда уходил.
„Угу, один не досмотрел, другой поторопился… Князь, запросто, помереть мог, княгиня в плену, дружина где-то шляется, гарнизон ослаблен, если там вообще, что-то путное осталось… Приходите, люди добрые, и берите пограничную крепость голыми руками! А может, так и задумано? Берестье ляхам не взять — пробовали ни единожды — а вот Городно… Нет, никто предвидеть ранение Всеволода не мог, это — случайность, да и на то, что стоянку похитителей обнаружат, тоже расчета быть не могло. Это вы, сэр Майкл, в литературное творчество ударились. Просто „черная полоса“, порожденная неудачными действиями управленцев, весьма и весьма несвободными в своих решениях. Так бывает: все будто специально складывается одно к одному, порождая ощущение чьей-то злой воли, целенаправленно управляющей событиями. Вот вам и пожалуйста — „теория заговора“, а по сути… организовали бы охрану княгини на воде получше, и ничего вообще не было бы! Прощелкали варежкой в одном пункте, а дальше все и пошло накручиваться, как снежный ком“.
Братан городненского десятника Ерофея — Трофим Веселуха — объявился только к концу второго дня ожидания. Подал знак с противоположного берега, Ерофей Скука, по Мишкиному требованию помахал рукой в ответ и тут Трофима попытались повязать, подстерегавшие его опричники. Что там происходило Мишка не видел, но по докладу урядника Степана, Веселуха оказался сущим зверем — уже с захлестнутыми кнутом ногами, с выбитым из руки оружием, придавленный сразу четырьмя отроками, сумел-таки извернуться, подняться на колени, а потом свалиться в воду, утащив с собой еще и дух опричников. Бултыхались потом почти всем десятком, пока Трофим не нахлебался воды так, что пришлось его потом откачивать.
Понятно, что отроки выполняли приказ взять его живым и, по возможности, невредимым, понятно, что ратник Савелий не мог им ничем помочь, поскольку почти сразу же получил от Трофима удар сапогом в зубы, но только увидев замотанного веревками Веселуху, Мишка смог по достоинству оценить чувство юмора того, кто наградил городненского дружинника таким прозвищем. Если Ерофей Скука, действительно, имел внешность унылую и невыразительную, то двоюродный брат Трофим… с него, пожалуй можно было бы писать портрет кого-нибудь из сподвижников Стеньки Разина или Ермака. Худой, весь, будто свитый из жил и веревок, со сломанным носом, раздвоенной шрамом верхней губой, огненно-рыжий, кучерявый и прямо- таки энциклопедия похабщины и прочей ругани, исполняемой голосом, больше всего напомнившим Мишке скрежет коробки передач у старого, раздолбанного грузовика. Вот уж Веселуха, так Веселуха.
То, что допрашивать его бесполезно, Мишка и Егор поняли сразу, едва взглянув, сквозь спутанные волосы, в бешеные глаза Трофима. Да и то, что после всех приключений, Веселуха все еще периодически продолжал напрягаться, пытаясь разорвать стягивавшие его путы, тоже говорило о многом. А уж какими словами тот поливал своего двоюродного братца…
— Сдохнет, но ничего не скажет! — констатировал Егор. — Нет, если умеючи, да с душой, почти любого можно довести… но потом его только прирезать, что б не мучился, останется. Нам это надо?
— Не надо. — Согласился Мишка. — Подождем, пока князя доставят, гонец от Якова обещал, что завтра уже доберутся.
К разговору с князем Всеволодом Давыдовичем Мишка готовился заранее, ведь, фактически, это был первый его выход на княжеский уровень, то, что было в Турове, не в счет — обмен несколькими репликами князя и княгини с забавным пацаном. Сейчас же разговор предстоял серьезный, а о князе, как о человеке, Мишка ничего не знал — ни о темпераменте, ни о слабостях или пристрастиях, ни об иных чертах характера. Расспрашивать ближников бесполезно — Авдей Солома вряд ли захочет говорить, а Гоголю верить нельзя. Рядовые же дружинники здесь совершенно бесполезны — большинство, пожалуй, даже и не поняли бы, о чем их спрашивают. Приходилось ориентироваться исключительно на ситуацию и на собственное, довольно приблизительное представление о князьях, как особой социальной группе древнерусского социума.
„Что можно представить себе с той или иной долей уверенности? Воспитание получил, разумеется, княжеское, то есть: воин, умеющий и привыкший командовать. Кхе… привыкший-то, наверняка, а вот умеющий… впрочем, пограничной крепостью владеет — обязан уметь или прислушиваться к мнению знающих людей. Хотя, Мономах-то знал, кому границу с ятвягами доверять, хлюпику или дураку Городно не досталось бы. Значит, будем считать, что мужик серьезный… как военный, а как политик, не знаю, и данных для оценки нет.
Папочка, судя по рассказам, еще тем отморозком был — до свержения со стола и ссылки не всякий князь доигрывается. Пошел ли сын в папу? А вот это — вопрос. Стерпел бы отморозок „дуумвират[21]“ с женой? Насколько помнится, дуумвират дословно переводится, как „власть двух мужчин“, а здесь-то соправитель женщина. Однако Всеволод терпит. Детей любит. Пожалуй, все же, дружит с головой больше, чем папочка. Наверняка, в ссылке вместе с отцом, натерпелся унижений княжеской гордости. Мог озлобиться? Мог, но держать себя в узде должен был приучиться. Судьбой, похоже, не задавлен, в рамках предоставленных возможностей ведет себя самостоятельно и решительно — пограничье держит, и спасать семью кинулся, как только представилась первая же возможность. Пожалуй, доминирующим у него является иерархический тип целей жизнедеятельности — подчиняться силе, но в рамках своей компетенции вести себя совершенно самостоятельно. Как говорится: „Господи, дай мне силы, чтобы изменить то, что я могу изменить, терпения, чтобы не менять того, что не могу, и мудрости, чтобы отличить первое от второго“.
Что еще? При ссыльном отце, скорее всего, был ограничен в таких развлечениях, как пьянки-гулянки, драки, девки, охоты, скачки и прочее, в том же духе. А образование Рюриковичи своим детям старались давать самое лучшее… у кого насколько мозгов хватало, естественно. Если меньше времени на развлекухи — больше на самосовершенствование. Скользкое рассуждение, конечно, но, повторимся, Мономах дураку пограничную крепость не доверил бы. Скорее всего, греческий знает и древних авторов читал. Доминирование же иерархического типа целей жизнедеятельности располагает к восприятию философских постулатов. Не обязательно, конечно, но весьма вероятно. Возможен, так же, и фатализм. Впрочем, с учетом религиозности сознания людей двенадцатого века, не просто возможен, а почти обязателен, хотя бы в отдельных проявлениях.
Что еще? А вот байка о побитой смердами боярской дружине, рассказанная проводником. Запросто это может быть отголоском пограничных конфликтов между Городно и Пинском. Вполне вероятно, что городненские власти пытаются наложить лапу на окрестности и превратить просто город с князем в, пусть и небольшое, но княжество. А Пинский посадник этому, естественно, сопротивляется, но сор из избы не выносит — все-таки, в Городно дочка Мономаха сидит. Интересно, кто является инициатором этих попыток расширения подведомственной территории — Агафья или Всеволод? Если Всеволод, то получается, что он со своей ролью примака в семье Мономашичей не смирился… хотя, нет, тогда бы он попытался земельку у ятвягов оттягать — свое, воинскими трудами заработанное. Значит, Агафья. Получается, властная баба, неудовлетворенная своим положением… да, не позавидуешь князю Всеволоду.
Сейчас ему плохо. Очень плохо. И физически — из-за ранения, и нравственно — семья в заложниках, шантажисты вынудили пойти против сюзерена, сам попал в плен… да что там перечислять! Все хреново,
