он.
— Хм. Шторм… Это еще успеется.
— Как успеется? На этом море, говорят, летом шторма не бывает.
— Бывает, — заверил Митрофан Ильич. — Реже, чем зимой или осенью, но бывает.
— Эх, меня бы застал! — мечтательно произнес Павлик.
— Не приведи-помилуй! — замахал руками Митрофан Ильич. — Ты не знаешь, что это такое. Все нутро наизнанку воротит. В голове гул, как в котле.
— Неужели вы не привыкли? Столько лет на море, — разочарованно произнес Павлик.
— Я не о себе беспокоюсь. Я привыкший. Мои внутренности уже устоялись. Угу. А тебе не дай бог в крутоверти очутиться!
— Не-ет, дедушка! — возразил Павлик. — Я очень хочу! Очень! А знаете, почему? Вот я с вами буду рыбу ловить, плавать. Так по тихому морю любой поплывет. Что тут такого? Как в автобусе по асфальту. Еще хуже — не трясет, не качает…
— Хм.
— А что, не так? Точно! — убежденно воскликнул Павлик и продолжал: — Конечно, не плохо, что я настоящую морскую путину увижу. Еще никому из наших ребят не было такого счастья. Хотя нет, — признался Павлик, — там у нас один Тарас появился, с Байкала он, этот Тарас… У него отец рыбак. Ох и чудес он нам нарассказал! Знаете, как все Тараса слушали?!
— Ну-ну. Продолжай.
— Только он про Байкал рассказывал, про озеро. А я вот с моря вернусь, с настоящего моря. Меня тоже будут расспрашивать: как да что? Ну, про путину я расскажу, об этом и Тарас рассказывал, ну, про морских чаек еще… Может, теплоходы большущие увижу…
— Увидишь, — заверил Митрофан Ильич. — Много их по нашему морю сновает.
— Это не плохо, — согласился Павлик. — Только меня сразу вот о чем спросят: «Ты в открытом море плавал? Плавал. А скажи: как себя во время шторма чувствовал? Как себя вел?». Что я отвечу? Извините, мол, на том море летом штормов не бывает. Кто мне поверит? Засмеют! Море — и вдруг без штормов? А я ведь председатель отряда. Меня ребята уважать перестанут…
— Стоп! — остановил Павлика Митрофан Ильич. — Ишь куда понесло! У тебя, оказывается, хвастливая струнка бренчит. За авторитет беспокоишься. Ради этого и шторм тебе подавай, и всякие страхи… Эге-ге! Все это, Павлуша, словечки, а словечки не конях, далеко не ускачешь. Угу. — Он секунду помолчал и спросил с лукавинкой в голосе: — Ты мне вот что окажи: как по-школьному «я» называется?
— «Я»? — переспросил Павлик недоуменно. — Так и называется — «Я». Буква «я».
— Эге, да я не о том речь веду, — усмехнулся Митрофан Ильич. — Мне и самому ведомо, что «я» — это буква. А как она, эта буква, еще называется? Ну, к показу, есть там у вас глаголы, подставки, предлагательные всяческие…
Павлик едва не расхохотался, но сдержался, чтобы не обидеть старика.
— Вы неправильно выражаетесь, — сказал он. — Подставок в грамматике нет, есть приставки. Это части слов, стоящие перед корнями. Предлагательные — тоже неверно. Прилагательные. При-ла-га-тель- ны-е! — произнес он значительно. — А еще есть существительные, числительные, местоимения… А вам зачем все это? Вы разве русский язык изучаете?
— Ух ты ж, куда хватил! — покачал головой Митрофан Ильич. — С моими мозгами стариковскими — да в грамматику! — Он хитро прищурился. — А ты на мой вопрос так толком и не ответил, вокруг да около крутишься… Про какие штуки ты только что говорил? Еще разок повтори.
Павлик пожал плечами и принялся перечислять:
— Ну, существительные… числительные… местоимения…
— А якоимений нету? — перебил его Митрофан Ильич.
Павлик осекся. Он понял подвох кока.
— Ну, бывают якоимения? — настаивал Митрофан Ильич. — Говори, не стесняйся. Это для пользы дела…
— Нету, — смущенно ответил Павлик.
— То-то и оно! — воскликнул, торжествуя, Митрофан Ильич. — Я это к чему? Ты вот давеча: я бы да я бы! Зачем это? Человека по делам узнают, Павлуша. А то зачастую так случается: на язык — акула, а на деле — захудалый пескарь. Угу. Зря, Павлуша, не надо якоименничать. Пока еще мал, слезай с рысачка яковой масти, а не то он тебя с правильной дороги унесет, на дремучие тропки затащит… Ты меня понимаешь, Павлуша? Я хочу тебе помочь.
— Я все понял, — прямодушно сказал Павлик.
— Вот и хорошо! — обрадовался Митрофан Ильич.
На корму пришел высокий худой рыбак. Он зажег переносную лампочку, свисавшую со стрелы мачты над самой площадкой, взял ведро и зачерпнул за бортом воды. Павлик и Митрофан Ильич молча за ним наблюдали.
— А переноску ты, Мо?ченый, зря запалил, — сказал кок рыбаку. — Неужто тебе плафона мало, чтобы ноги помыть? Она много тока пожирает, а у механика аккумуляторы чахлые. Мотор нечем будет пустить.
— Я слеповат, ты же знаешь, — ответил рыбак.
— Прости, Ван Ваныч, — извинился Митрофан Ильич. — Я совсем запамятовал.
Рыбак помыл ноги, протер их какой-то пестрой тряпкой, надел шлепанцы, погасил переноску и ушел.
Павлик проводил его взглядом, потом обратился к старому рыбаку:
— Дедушка Митрофан! А почему этого рыбака Мо?ченым называют? У него такая нехорошая фамилия?
— Ну и любопытства у тебя! — усмехнулся кок добродушно. — Ну да хорошее любопытство только на пользу. А фамилия у Ивана Ивановича не Моченый, а Гундера. Гундера — это чисто рыбацкое название.
— А что оно обозначает?
— Гундера — по-нашему столб. Ты, небось, заприметил в поселке среди моря столбы, а на них сетка держится?
— Видел.
— Так вот, сетка как раз на гундерах и держится. Невода ставные без гундер не могут стоять. А Ван Ванычу еще в давние времена фамилию Гундера дали. Он еще малолетним парнишкой к нам попал, беспризорник был, без всякой фамилии проживал. Попервах, пока маленький был, просто Ванюшкой называли, а подрос, вытянулся, ему и присвоили эту Гундеру за высокий рост.
— А Вы что же его Моченым прозвали?
— Как раз якоименничал много. Правда, на другой манер, чем ты, но было. Угу. Помнишь, я тебе случай обещал рассказать? Так вот, это про нашего Ван Паныча. Слухай же. Только наперед тебя хочу предупредить: теперешний Ван Ваныч на прежнего ничуть не смахивает. Чтобы ты на него не того, не поглядывал кособоко… Ладно?
— Хорошо.
Митрофан Ильич крякнул и начал:
— Было это давненько-давно. Доверили мы тогда Ван Ванычу пойманную рыбеху сдавать, деньжонки за нее получать. Уполномочили. Так он наше доверие возьми да на свой манер и перекувырни: загордился. Только и слышно: «Я — уполномоченный! Я — уполномоченный!» До того дошел, что перед нами, своими товарищами по работе, стал гусаком ходить. Голову по-начальнически задрал и сорочит: мо?ченый да мо?ченый. Что-либо спроси у него, так он губы скривит: «Некогда, мол, мне советничать, дел у меня много, потому как я уполномоченный». Решили мы тогда все сообща норов ему остудить. Угу. Собрали бригадное собрание и ну его чехвостить. А покойный Руковеров, прямой души человек был, говорит: «Эх, Ванюха! Подмочил ты свою репутацию дальше некуда. Сам твердишь, что моченый. Так вот я и предлагаю: посуши ты эту мокроту в рядовых рыбаках, а там поглядим-увидим…» После разжалования Ван Ваныч сперва дичился всех, переживал. Потом постепенно привыкать стал. Пригляделись мы — совсем другой человек:
