Мизгирь Владимир Георгиевич, сховался-таки — выговорив заранее, может, местечко нехудшее себе у одной из сверхсущностей, не с обеими же он воюет… Ну да, на покой заслуженный рассчитывая, на увитый плющом до самой крыши домик, не иначе. И усмешки, вполне злорадной, от себя не скрыл: надо же, самых даже упертых, самых рьяных отрицателей жизни прошибает он, страх конца…
— А все едино! — не заметил, нет — почувствовал усмешку Ивана куратор, интуиция его была поистине звериной; или женской — нечасто, но встречаются такие женщины. — Все со всем связано, от микро до макро, через нас проходя связью этой. Элементы, кирпичики… И кто бы что ни говорил, а дом наш кирпичный, как и мы сами, и свойства, качества все — от кирпича. И не умаляю вовсе атеизма, это одна из граней мироведенья, я вам скажу, из существенных, его огромно значение, но… Оно ж у каждого свое, это «но» — тут уж, как водится меж людьми, табачок врозь. Но можно и поделиться, и разделить.
Не первое от него приглашенье и не в этом только состоящее, и пора бы поостеречься, подстраховаться после всех ему отказов неявных, хотя бы формально принять, чтобы не стать помехой или, того хуже, врагом, не входя в обозначившуюся, он уже видел по многим приметам, коалицию против Воротынцева.
— Да нет, смысл в том, что говорите вы, немалый. Во всех сферах борьба беспощадная, на всех уровнях — и, как иногда сдается, не без высших покровителей… — сказал Базанов и, кажется, не соврал, не погрешил против мнения собственного, искренности своей. — Сверхизбыток какой-то страшный ее, по- достоевски прямо…
— В черно-белом варианте, где бог с дьяволом по душе нашей топчутся? Как на этом… э-э… на татами? Если бы так… Я ведь же чем был подвигнут? — Мизгирь не преминул показать, что воодушевился его согласием, но напора не сбавлял. — Неразличеньем добра и зла в природе… и не только в естественной, а вообще — в природе вещей. А находил и нахожу только, грубейшим образом выражаясь, подчиненье необходимости жестокой, принимающей многоразличные формы добра, зла, любви там или даже ненависти… в формах во многом условных, да-с! Нет-нет, — упреждающе замотал он тяжелой головой, поднял обе длани. — С человеком, разумею, все посложнее будет, надстройка его психоинтеллектуальная о-го-го как повыше — но основа-то все та же…
— Животная преимущественно. А в этой составляющей обнаружить добро и зло хоть в какой-нибудь чистоте… — сказал Левин с сомнением, которое иного убеждения стоило, и оглянулся почему-то, хотя в большой редакционной комнате никого больше не было. — Скорее серое, вперемешку. А потуги нравственные — это уже от излишков эмоциональных, от умственных тоже. Искусственных, это вы очень даже правы, Владимир Георгиевич.
И этот проклюнулся… Отвечать им, нет? И как его Поселянин назвал тогда — манихеем? Катары, манихеи эти, что-то мутное и невразумительное, о которых Иван читал, но так давно, что уже успело повыветриться вместе с прорвой всякого пустого, ненужного и неприменимого знания, какое разве что для решенья кроссвордов годится, для времяпровожденья на свете этом единственном — цену времени только сейчас начиная с нехорошими предчувствиями постигать…
Вот только за что, спросить бы, они изначально схватились, борются, его демиурги, если не в этом самом черно-белом варианте, сиречь добра со злом? Серое с серым — за голую гегемонию? Темнишь ты что-то, имярек владетель-победитель мира, на парадоксах выехать хочешь, на фразе, диалектикой самодельной захомутать — не слабой, надо согласиться, хотя не столько Гегелем, сколько Шопенгауэром отрыгивается, а то и ницшеанством забавным… Накопал, ничего не скажешь. Некое согласие с ним изобразить? В последние месяц-другой если не отчужденье, то охлаждение некоторое наметилось меж ними, несмотря на старанья Алевтины, для дела, для газеты никак уж не желательное, кормились-то с рук Рябокобыляки, из «Русича». На посиделке, еще в начале лета и опять в кабинетике Али, Люсьен в подпитии и дурном таки, вздорном каком-то настроении бросила: «Достал этот Владленыч! Мы что, на него на одного горбатимся, на козла?!» — на что Мизгирь от неожиданности, верно, не нашелся со словами, но глянул так, что та, кажется, поперхнулась даже и, вынести не в силах, отвернулась, жирной спиной повернулась к нему беззащитной… «На дело работаем, на стратегему — он не меньше, чем мы…» — но это уж вдогон было, запоздало и с проколом невольным, подтвержденьем: есть это — «мы»… И Воротынцев неспокоен стал, как-то посерел лицом за лето прошедшее, для него нелегкое видно, и если приглашал в ресторанчик на ужин, то попозже ввечеру, когда чаще всего ни банкира, ни парадоксалиста записного за табльдотом уже не было.
Много чего переменило оно, лето смутное это, исподволь и всяко.
— Значит, «даешь искусственное»?.. Я — за. Что-то воротит уже от естества…
Базанов не договорил еще, когда в дверь, бочком порог переступив и явно запыхавшись, адвокат со своей большой папкой старой обтертой кожи вошел… Ну и к лучшему, меньше всего Ивану хотелось продолжать этот разговор сейчас, да и чем? Мизантропией такой же домодельной, под настроение? Далеко все это завести может, не выберешься. Особенно когда противоестество перед тобой — пушок этот мягонький изреженный, совсем не еврейский, на круглой голове, с некой косиною взгляд, — Трахтер никогда не смотрел собеседнику в глаза, будто вообще не умел, оплывшее, на коротких ногах тело, говорок округлый… В ораторы, в потрясатели судов и общественности не годился, конечно, но законы, и в особенности крючки к ним, обходные лазейки, пустоты и дыры в них знал как мало кто. И хорошо, что руки подавать не имел привычки, что-то вроде салюта всем изобразил вялой ладошкой.
— Ну так и что? — переключился тут же Мизгирь и огляделся, словно обозрел все поле задачи, перед ним лежащей. — Отдельчик с жалким вкладышем для сортирной надобности гондобить будем — или ж полноценное агентство с приложением рекламным на базе газеты? С заглядом, на вырост?
— Лишь на отдел вообще-то дана санкция Леонидом Владленычем, — сказал, не скрывая удивления, Базанов. — Агентство, как я понимаю, это ж целый штат нужен, куда по затратам больше…
— А что нам чьи-то санкции! Рябокобыляка, Борис свет Сигизмундович, бабки под агентство дает, гарантирую — и что нам еще надо? Не президентского указа же.
— А он и есть президент — концерна… Нет, без согласия Воротынцева я на это не могу пойти, не хозяин.
Они разом переглянулись — все трое, и Мизгирь отвалился на спинку стула, бросил покровительственно:
— Ну так сходите к нему, если хотите. Почему нет?
— Но доказательства-то не за мной — за вами… Газету отдел вполне устраивает, тем паче что ни опыта пока нет, ни связей, ни клиентуры… Вам доказывать.
— Клиентуру? Доставим, с избытком, — утвердительно покивал Трах-тер, отчего пушок на голове его зашевелился, и стал раскладывать свою папку со множеством отделений и карманчиков. — Ну, а тут я и положеньица подготовил — и под отдел, и под агентство… Нет, предпочтительнее последнее. Возможностей больше, а это лишняя же прибыль. Впрочем, я не знаю случая, чтобы прибыль была лишней. Разве что когда от налогов сховать.
— И люди есть, Иван Егорович. С тем самым опытом, да хоть завтра приведу сюда. — Это уже опять Левин говорил, смотрел по-собачьи преданными глазами, только теперь уж не на Мизгиря, а на него, шефа своего. — Профессионалы, не какие-то сечовики-дилетанты…
— Это хорошо, что вы так договорились. — Иван постарался сказать это без какой-либо тени иронии. — Теперь уговорите Леонида Владленовича — и я соглашусь, пожалуй.
— Ну, быть по сему, схожу с вами — формальности ради… — с пренебреженьем проговорил, решил Мизгирь. — Так что там у нас в положении? И поотчетливей, Зиновий Матвеевич… с расстановочкой, да- с.
Пора пришла расставить кое-что по местам-с.
26
«Будет, вот-вот? Ну и мы как раз подтянемся…» Это Мизгирь звонил в приемную шефа; и не захотел пешком пройтись, не пришлось и Федора Палыча искать, поскольку еще с весны завел Владимир Георгиевич
