Всюду третий лишний

Доминик – по-прежнему кошмар. Тебе известно, что ее поры, через которые выделяется пот, закрываются в жаркую погоду и это вызывает аллергическую реакцию? И она отказывается ездить по автострадам, поскольку боится, что нас ограбят, а это означает, что в Америке нашим глазам доступны: бетонированные парковочные площадки, громадные рекламные щиты закусочных «Макдоналдс», «Бургер Кинг» и мест, где можно купить автомобиль-универсал. В этом тоже есть какой-то тайный умысел. Я думаю, Доминик просто хочет пересечь Америку, чтобы оказаться ближе к Австралии. Ей страшно хочется попасть в Перт, куда она намерена перебраться вместе с Карлосом после нашего путешествия, потому что привыкла жить там вместе со своим австралийским мужем, да и тамошний климат ей, по всей видимости, подходит. Это вносит определенную напряженность в ее отношения с Карлосом, потому что он хочет остаться в Англии. А это значит, что она будет продолжать настаивать на Австралии и будет такой же сварливой и несговорчивой в отношениях со мной.

Кроме того, она ни черта не понимает в картах. В путеводителе-указателе, которым нас снабдили в туристическом агентстве в Чарлстоне, карта этого города и окрестностей выполнена в одном масштабе, а на местных картах он удвоен, но она никак не может этого понять – чем и объясняются все неточности нашего маршрута. Она смотрит на указатель, на котором нарисована палатка, а снизу надпись «кемпинг», и если отсутствует стрелка, указывающая, где находится этот кемпинг, то считает, что он как раз и расположен под указателем с символом и надписью. Неважно, что этот кемпинг может быть где-нибудь посредине участка площадью в десять квадратных миль, она уверена, что кемпинг там, где установлена надпись.

– Раз надпись здесь, значит, и кемпинг здесь.

Не помню, сколько раз я должен был настойчиво объяснять, что это не так.

– Надпись здесь всего лишь потому, что тут есть место, где можно ее установить. Он может располагаться в любой точке между этой автострадой и океаном. Ты можешь обозначить здесь такой город, как Ричмонд, и мы не сможем найти его. Бил Брисон[8] в своих книгах постоянно описывает удивительные встречи с какими-то взбалмошными людьми, но в реальной жизни все иначе. Каждый в этой стране стремится чувствовать себя в безопасности, поэтому в кемпингах останавливаются лишь люди такого сорта, которых считают несчастными придурками – им не по средствам иметь дом, и они живут в палаточных лагерях, которые в действительности палаточными лагерями не являются, а представляют собой скопление передвижных домов на колесах и громадных тучных людей, которые, живи они дома, могли бы легко составить конкуренцию Джерри Спрингеру.[9] Проехаться по американским палаточным городкам – это все равно что проводить каждую ночь в различных трущобах: там уже образовались и существуют собственные общественные уклады, с которыми у вас не найдется ничего общего; к появлению туристов там относятся враждебно, а утром запереть туриста в сортире почитается у них за доблесть.

У меня новая тактика: не проявлять себя никоим образом третьим лишним, и между прочим: когда мы где-либо оказываемся все вместе, я украдкой притискиваюсь к Доминик настолько близко, что все считают третьим лишним Карлоса. Он, мне кажется, уже заметил это и старается разрушить такое впечатление тем, что все время обнимает Доминик, обращается к ней «ми» (сокращенно от «милая») – я никогда прежде не слышал, чтобы он ее так называл. Это мне порядком осточертело. Кит Ферли, Король третьих лишних.

Запись в дневнике № 4

В то лето, когда мама от нас ушла, я провалил экзамены «12+»[10] и вместо того, чтобы с осени продолжать учебу в классической гимназии в Эйлсбери, как предполагал отец, пошел в среднюю школу «Грандж» в том же Эйлсбери. Папа, когда мы говорили с ним о моем провале, всегда смотрел на меня с какой-то подозрительностью, полагая, что я специально завалил экзамены, чтобы оказаться в той же школе, что и Дэнни, так как тот был зачислен в нее одновременно со мной, поскольку в прошлом году, когда он учился в общеобразовательной школе в Астон-Клинтоне, остался на второй год из-за «скверного чтения».

Именно в «Грандже» я и встретился с Карлосом. Мать Карлоса была испанкой, и он, приехав в Англию из Мадрида, отучился последний год в начальной школе. Своими черными как смоль волосами, смуглым цветом лица и тем, что он произносил «Дж» как «Хэ» («Хэймс Бонд, агент 007, всегда был моим любимым героем»), он выделялся на общем фоне школы в Эйлсбери, как нечто диковинное. Впервые увидев его, обутым в какие-то дурацкие башмаки, мы, как и все ребята, стали за глаза называть его Мануэлем.[11] А потом, уже на второй неделе занятий, он вдруг ни с того ни с сего дал Дэнни ногой по заду.

– Мануэль, это ты дал мне поджопник?

– Да.

– А почему?

– Да просто так. Может, поиграем в футбол?

Так мы стали друзьями – сначала поджопник, а потом вся несуразная, привезенная из Испании одежда слетала с Карлоса со скоростью пуль, вылетающих из дула пулемета, и начиналась игра, продолжающаяся всю большую перемену. Кстати сказать, привычку время от времени угощать нас поджопниками Карлос сохранил и по сию пору. В первый триместр учебного года мы занимались тем же, чем и все остальные школьники: менялись стакерами на переменах; за обедом спорили на сладкое; во время уроков поливали друг друга чернилами; забирались друг к другу в кабинки в лингафонной лаборатории, чтобы подурачить мсье Трюдо, преподававшего нам французский; а в оставшееся время мы или обсуждали футбольные новости, или играли в футбол. На Дэнни производили большое впечатление ловкость и быстрота, с которыми Карлос, обводя игроков противника, устремлялся вперед, а я, помнится, страшно гордился тем, что у меня есть друг, бывавший на стадионе «Бернабо».[12] Я и Дэнни тайно от всех стали учить Карлоса правильно говорить по-английски, именно мы предотвратили его побег из школы, когда он ни как не мог понять, что такое число «пи». Все это, я уверен, еще больше укрепило нашу дружбу.

– «Пи» – это сокращенно пирог?

– Да нет, Карлос, «пи» – это математический символ, связанный с кругом.

– А если пирог, то какой – яблочный, мясной? – задумчиво, как бы не слыша наших доводов, вслух размышлял Карлос.

– Да нет же, Карлос, это не пирог. Помнишь, на прошлой неделе мы разбирали символ «эта»?

– Кот-л-ета.

– Да нет же, Карлос, ну при чем тут котлета? Почему ты всегда думаешь только о еде? Карлос, куда ты?… Мистер Эйрис, мистер Эй-рис, Карлос снова хочет сбежать.

Между мной и Дэнни не возникало чувства ревности из-за того, что Карлос внезапно вторгся в наш двойственный мужской союз, потому что он по-своему понимал свое место и свою роль. Ведь мы-то были братьями, а он был чужаком по прозвищу Мануэль.

С третьего года мы начали изучать итальянский язык с учительницей миссис Гренли; буквально с первого урока у нас появилось желание прилеплять окончание «о» к некоторым словам, среди которых самым приятным для слуха было «Уже полчетвертого. Время идти по домо». Иногда Карлос, впадая в шкодливое настроение, пользовался этим шутливым лингвистическим приемом, пытаясь вбить клин между мной и Дэнни.

– Unofriendos?[13] – спрашивал он Дэнни или меня, склонившись с одним из нас над кульком с конфетами или обнаружив в пакете с чипсами лишний мешочек соли, что приводило его в неописуемый восторг.

– No, duo,[14] – жестко и решительно обрывали мы, грозя ему пальцем, и Карлос никогда не спорил и не возражал, и только его нижняя губа слегка дергалась, что обычно являлось свидетельством лицемерного сожаления по поводу не совсем корректного поведения.

К концу третьего года вокруг нашей троицы сформировалась небольшая, но устойчивая группа ребят. Она не была обычной подростковой компанией, и, возможно, если вдуматься, наша коллекция покалеченных медведей имела с ней много схожего. Наша группа была как бы копией группы, выведенной в «Героях Келли»,[15] но действующей на игровой площадке, вернее, той ее части, которая по общему молчаливому согласию была отдана в распоряжение школьных изгоев. Саймон был глух на одно ухо из-за того, что в последний год учебы в предыдущей школе кто-то, с кем он не поладил, бросил