полном политическом неведении, что трагически сказалось потом, когда мы сами были втянуты в политику.
Первая мужская гимназия слыла очень строгой. Во главе ее стоял директор Александр Николаевич Павлов, поддерживавший строгую дисциплину. Никогда в жизни потом мне не пришлось так усиленно заниматься, как в гимназический период. Возвращаясь к трем часам домой, я должен был до вечера выучить все уроки и пересказать их матери, причем по географии, двум историям и естественной истории мать требовала, чтобы я последовательно одну за другой повторял все фразы учебника в данном уроке. Кроме того, вечером приходилось тратить часа полтора, занимаясь с гувернантками-учительницами — француженкой и немкой. Результатом такой долбежки было получение в каждом году перед каникулами похвального листа. Для этого нельзя было иметь в выводе за год ни одной тройки. Так вот, нужно сказать, что за весь период учения, то есть с 1908-го по 1915 год, мы в классе никогда не разговаривали на политические темы. Интереса к ним не было. Только уже после февральской революции мы узнали, что два наших одноклассника братья Милоновы еще в бытность в гимназии состояли в кружке социал-демократов. Однако никакой агитацией себя не проявляли.
Хотя это было 63 года тому назад, но я до сих пор помню во всех подробностях актовый зал гимназии, в котором мы держали выпускные экзамены на аттестат зрелости. Одиночные парты, расставленные далеко друг от друга для письменных экзаменов. Большой стол, покрытый зеленым сукном, к которому мы подходили, чтобы брать билеты на устных экзаменах. Даже сейчас переживаешь тогдашние настроения. Смотришь в окно на молодую радостную зелень Соборного сада, ломаешь голову, как справиться с длинным периодом Тита Ливия — письменный перевод с латинского, и для утешения рассматриваешь портреты русских императриц на стене. Между прочим, я первый раз почувствовал влечение к женщине, смотря на глубокие декольте Елизаветы Петровны и Анны Леопольдовны. Никогда в жизни я не работал так усиленно, как в этот месяц май 1915 года. Подготовка к устным экзаменам сводилась к двум-трем дням. Успех был неожиданный, я получил круглые пятерки, но так как у меня были в году две тройки, то наградили меня только серебряной медалью.
Событием в этот период жизни была поездка с родителями за границу. Мне было 14 лет и я претендовал на роль гида для отца и матери. Уже в те времена существовал русский путеводитель по Европе Филиппова, наш русский Бедекер. Я его прилежно изучал и водил родителей по Вене, Венеции, Милану, Парижу и Берлину. Из всего путешествия опишу только один эпизод, который наглядно иллюстрирует, какие парадоксальные совпадения может готовить нам судьба. Моя мать захотела посмотреть Страсти Господни, разыгрываемые каждые десять лет в баварской деревне Обераммергау в память чудесного прекращения эпидемии чумы в конце XV века. Я припоминаю, как мы приехали на маленький вокзал, как шли между полями и лугами, а носильщик вез на тачке наши чемоданы. Помню гостиницу «Виттельсбах отель», в которой мы остановились. Сами «пассионсшпиле» на меня впечатления не произвели. А теперь я задам читателю вопрос: мог ли я в 1910 году думать, при каких условиях я опять в будущем окажусь в Обераммергау? Тогда ведь никто не думал о Первой мировой войне, не думал о революции и эмиграции. А прошло 42 года, и я оказался в том же Обераммергау, с тем же «Виттельсбах отелем» на площади, но уже не туристом, а учителем, преподающим русский и немецкий языки американским офицерам и Джи Ай, из которых часть была неграми. Действительно, неисповедимы пути Божии.
Другим важным событием в моей гимназической жизни стала поездка в 1912 году в Москву на торжества по случаю столетия Отечественной войны. Я удостоился представлять нашу гимназию в числе трех делегатов от 8-го, 7-го и 6-го классов. Мы входили в состав представителей от Казанского учебного округа. По прибытии в Москву нас поместили в Медвединскую гимназию, и прикомандированный к нам армейский поручик усиленно стал учить нас прохождению церемониальным маршем. По части «равнения направо» он зачастую приходил в отчаяние. Так или иначе, мы прошли на кремлевской площади перед Государем и довольно складно ответили на Его приветствие «Здорово, казанцы!». Были на торжественном спектакле в Большом театре, где давалась «Жизнь за Царя». Каждый из нас получил юбилейную медаль на Владимирской ленте и большой портрет Государя с Его факсимиле. Когда идешь в строю, все внимание обращено на равнение. Только на дробную часть секунды глаза запечатлевают фигуру Государя, Царскую семью и раззолоченную свиту. Мысль о том, что этому историческому многовековому периоду осталось жить только пять лет, никому из нас не могла прийти в голову.
Возвращаясь домой, я что называется не чувствовал под собой ног от восторга. На пароходе я как взрослый заказывал себе порцию свежей икры с зеленым луком и шницель по-венски. Пиво заказать не решался и в смысле роскоши удовлетворялся водой Ессентуки № 20. По возвращении, после утренней молитвы, перед всеми классами гимназии мы, трое делегатов, Вася Ершов, Алеша Белоцерковский и я, выстроились на подиуме в мундирах с полученными медалями, держа в руках жалованные портреты Государя, и А. Н. Павлов в вицмундире произнес патриотическую речь.
Выросши на Волге, я считаю себя волжанином и питаю неистребимую любовь к этой реке. Через 70 лет я часто езжу «на Волгу», в Маунт Вернон, имение Джорджа Вашингтона, выхожу на поляну за домом и любуюсь широким плесом Потомака. Он так напоминает мне могучие водные просторы матери-Волги. В Самаре зимой мы по воскресеньям переходили ее на лыжах на другой берег к селу Рождествено. Как передать поэзию зимних красок широкого белого снежного пространства самой реки, темно-серые, почти черные контуры леса на другом берегу, все это под серым тусклым небом или, наоборот, светло-голубым в ярком блеске солнечного дня! Ритмически переставляешь палки, оставляя на снегу отпечатки кружков, прикрепленных на их концах. Идешь финским ходом, шаг правой, шаг левой, потом отталкиваешься двумя палками и по инерции катишься метра два вперед. Лыжи у нас тогда не были похожи на лыжи нынешних лыжников. Они были длиннее и уже, имели только один поперечный широкий ремень, который мы поддевали носком валенка или приводивших нас потом в восторг пьекс — финской лыжной обуви в виде мягкого кожаного полусапога, имевшего на носу загнутый кверху и назад крючок, который поддевал ремень лыжи. Верхний раструб был широкий и мягкий, и мы затягивали его пестрой широкой тесьмой, которая кокетливо заканчивалась кисточкой. Эти лыжи были пригодны только для бега по ровному, ни резких поворотов, ни торможения, ни тем более прыжков с ними делать было нельзя. Поэтому если мы и устраивали состязания, то только в беге по ровному на 5—10 верст или эстафетой. У нас тогда был насмешливый термин «тряпичный гонщик». Мы уверяли, что некоторые из наших товарищей, чтобы казаться более тренированными, обматывали тряпками икры под штанами, чтобы они были более выпуклыми.
Весной Волга была совсем другой. Зимой она была унылой, застывшей в движении и как-то наводила мысли на вечность, неизменность мира, в котором твоя жизнь — только короткий миг. Весной же она была радостной, внушала бодрость, энергию, желание новых приключений. Она разливалась на много верст, к югу от Самары, например, около села Екатериновки верст на двадцать. В пойме образовывались островки со светло-зеленой порослью кустов, на которых, точно как у дедушки Мазая, иногда можно было увидать зайцев. Вода сходила медленно, и к концу июня на пойме оставались лишь небольшие протоки, так называемые ерики, где можно было ловить щук. И весной мы часто пользовались Волгой и крейсировали по ней в шлюпках. До аутригеров с катающимися сидениями мы в Самаре еще в те времена не дошли, но четырехпарная шлюпка (четыре пары весел) была для нас достаточно быстрой. Высшим достижением для нас была «кругосветка». Посмотрите на карту, и вы увидите, что Волга описывает большую луку. Из Самары мы вниз по течению гребли до села Екатериновки, где река поворачивала на юг. Там нанимали дроги, грузили шлюпку и по образцу древних славян преодолевали волок, спуская лодку в маленькую речку Усу, которая текла на север с другой стороны Жигулевского хребта, и опять-таки по течению гребли на север до ее впадения в Волгу. Выйдя на Волгу, мы опять-таки все время по течению плыли обратно к Самаре. Путешествие обыкновенно продолжалось три дня, надо было покрыть 200 верст. Спальных мешков у нас тогда не было, и мы ночью у костра спали, завернувшись в одеяла и пледы. Это был длинный пикник, мы варили на костре в котелке кулеш или уху и дополняли это бутербродами и пирожками, взятыми из дому.
Вы видите, что этот первый период моей жизни, да и всех русских, особенно от 1907-го до 1914 года, отличался спокойствием и твердой налаженностью. В гимназии кончился период строгой дисциплины, насаженной, пока министрами были Шварц и Кассо, и началась новая страница либерализации при новом министре народного просвещения графе Игнатьеве. Для того, чтобы парализовать опасность участия
