попытка Корнилова кончилась ничем, а генерал Крымов, видя неудачу, застрелился.
После позорной неудачи на Галицийском фронте, где после первых двух дней успеха разложившиеся части отказывались продолжать наступление и беспорядочной толпой устремились в тыл, мне стало ясно, что нет никакого смысла выходить в какой-нибудь полк, что армия перестала существовать. Поэтому после производства в прапорщики общей кавалерии я просто остался в Петрограде, поселился в гостинице «Регина» на Мойке и стал усиленно сдавать экзамены по программе Лицея. В то время Лицея уже не существовало, главное его здание было занято под госпиталь, канцелярия переехала в дом воспитателей. Нужно отдать должное Александру Александровичу Повержо, которому удалось получить согласие профессоров Лицея и дать возможность лицеистам моего LXXIV и следующего LXXV курсов сдавать экзамены на дому у профессоров. Мне надо было сдать 22 экзамена за второй и первый классы и написать сочинение. Месяцы октябрь и ноябрь я провел в неистовом учении и сдал 8 или 9 экзаменов. И вот опять по велению судьбы я стал свидетелем второй революции в России, октябрьской. Впрочем, говорить о том, что я был ее свидетелем, нельзя. Должен сознаться, что я ее не заметил. 25 октября я играл в бридж у знакомых и в полночь возвращался к себе в гостиницу. Я шел по набережной Мойки и пересек Невский около ресторана Лейнера, знаменитого своим пивом. Этот перекресток всего в полутора кварталах от арки Главного Штаба на Морской, откуда велось наступление на Зимний дворец через Дворцовую площадь. Переходя Невский, я ничего не заметил. Я не слышал и знаменитого выстрела с крейсера «Аврора» по Зимнему дворцу. О свершившемся я узнал утром от служащего гостиницы. В ноябре я уехал в Орел, получив в Главном Штабе с помощью полковника А. Н. Фролова приказ о причислении меня к запасному Конно- артиллерийскому дивизиону. Здесь я застал опять-таки полный развал. Большинство офицеров разъехалось по домам, часть, как капитаны Бауман и Старосельский, пробирались на юг, откуда приходили вести о создании вооруженных сил для борьбы с большевиками. Как ни странно, к Рождеству я оказался единственным офицером в дивизионе. Под моей командой осталось 2–3 писаря в канцелярии и взвод вестовых, на ответственности которых был уход за лошадьми, которых было свыше 400, но они все были больны чесоткой. Ветеринар считал, что ее можно вылечить, втирая в пораженные места чистый спирт. Я отправился в Городской исполком и был там принят председателем Михаилом Ивановичем Буровым, бывшим рабочим железнодорожных мастерских. Я просил его выдать ордер на получение нескольких ведер чистого спирта с рективизировочного завода. Буров сразу же перешел к делу: «Дам, но половину мне». Мы так и сделали. Я сам съездил в розвальнях на завод, погрузил четверти со спиртом и привез половину на дом Бурову. Остальная часть досталась вестовым и, конечно, больше способствовала их бодрому настроению, чем лечению лошадей. В конце концов в феврале месяце я разослал по соседним волостям объявление, приглашавшее крестьян разобрать этих лошадей. Так я ликвидировал конский состав. Тем временем и все солдаты разошлись, и дивизион оказался тоже ликвидированным.
Все эти месяцы я усиленно занимался и готовился к экзаменам, два раза ездил в Петроград сдавать их. В общем, получал высокие отметки, но один раз вышел большой конфуз. Я пришел к приват-доценту Н. С. Тимашеву сдавать уголовный процесс. Нужно сказать, что при громадной спешке я между экзаменами оставлял для окончательной подготовки к данному предмету 3–4 дня. На этот раз моя обычно хорошая память, особенно зрительная, мне целиком изменила. Когда Тимашев сказал мне — на какую тему говорить, я в первый раз в жизни при всей изобретательности оказался перед полным неведением. Я абсолютно ничего не мог припомнить. Пришлось прервать тягостное молчание и признаться, что отвечать не могу, память отказывается. Тимашев был милостив и сказал: «Приходите через неделю». Я напряг все силы, и через неделю Тимашев поставил мне 11. Мои усилия увенчались, наконец, финальным успехом, и 18 апреля 1918 г. А. А. Повержо вручил мне диплом об окончании Лицея 9-м классом с чином надворного советника. С этим документом я вышел из учительской в доме, превращенном в солдатский госпиталь. Тут я в последний раз в жизни сел на трамвай номер 3. Так кончилась моя связь с моей «альма матер». Я был не один из таких неполноценных юристов. Почти все мои однокурсники и часть воспитанников 75-го курса получили таким образом высшее образование. Обязаны мы этим энергии Александра Александровича Повержо и нашим профессорам, которые без преподавания согласились удовлетвориться только экзаменами. Сочинение я писал в Орле, по торговому праву, выбрав темой контрокорент. Сознаюсь, что без всякого практического опыта все функции и преимущества банковского текущего счета казались мне совершенно непонятными измышлениями автора учебника. Теперь, через столько лет после первого произведения на эту тему, я на основании жизненного опыта смог бы написать исправленное издание, которое теперь, несомненно, показалось бы нам детским лепетом.
Так закончилась моя учебная подготовка к жизни. Я особенно подчеркиваю печальную истину, что кроме гимназии эта подготовка была эфемерной и символической. Я говорю не о себе лично, а обо всем моем поколении. Война и революция не дали нам возможности создать в себе твердый фундамент знаний и не подготовили нас к практической жизни. Подготовка к юридической деятельности была, как видите, спешной, без практических занятий, без освоения нужного теоретического материала. Еще хуже было с военной подготовкой. За три года я проходил подготовку к службе в трех родах оружия: сначала раз в неделю готовился быть пехотинцем в Семеновском полку и первые четыре недели в Пажеском корпусе. Потом стал кавалеристом. В Орле оказался ликвидатором Конно-артиллерийского запасного дивизиона, а в годы Гражданской войны опять вернулся в ряды кавалерии. Знаний я никаких не приобрел, даже установленные военные традиции мне были известны только понаслышке. Когда я два раза исполнял обязанности адъютанта части, я был совершенно беспомощен. Бесконечные ведомости, отношения и бланки полковых канцелярий были для меня тайной за семью печатями, а военные писаря — моими начальниками. Они вели дело и меня не спрашивали.
ОРЕЛ
В апреле 1918 года я вернулся в Орел. Я уже упоминал, что Орел был полной противоположностью Самары. Это был город, который как бы замерз за сто лет до нашего времени. Промышленности в нем не было, в мое время никто не строил новых домов, кроме разве гостиницы «Берлин» — потом переименованной в «Белград» и принадлежавшей гетману Павлу. Скоропадскому. В Орле, правда, еще до войны был электрический трамвай, построенный Бельгийским обществом, с потешными, почти квадратными вагончиками. Прицепные были открытые, с рядами поперечных скамеечек, под брезентовой крышей. Правда, помимо мужской и женской государственных гимназий, в которых в свое время учились мои отец и мать, был еще Институт благородных девиц и славный Бахтина Кадетский корпус. Верхняя часть города состояла из тихих улиц и переулков, вдоль которых в садах и палисадниках скрывались скромные, большей частью одноэтажные дома орловских помещиков. Я уже говорил, что Орловская губерния была дворянской, и многие помещики на зиму переезжали в городские дома, кроме того, все время увеличивался тот процент бывших землевладельцев, которые, продав последнюю землю, окончательно обосновывались в городе, находя службу в акцизном управлении, в казенной палате и быстро развивавшемся земстве. Бунин убедительно описал эту жизнь в своем произведении «Жизнь Арсеньева».
Когда произошла полная смена властей во всей России после февральской революции, бывшие сановники сбежались в родной город. Весной 1918 года в Орле насчитывалось 11 бывших губернаторов. Дуайеном нужно было считать Сергея Николаевича Свербеева, нашего посла в Берлине в 1914 году. Он был барин и дипломат старой школы. С ним в Орле жили три его сына Димитрий, Владимир и Сергей, так называемый Долгоносик, потом в Гражданскую войну ставший вольноопределяющимся моего полка. В начале Садовой улицы был дом Николая Павловича Галахова, тоже бывшего губернатора и бывшего офицера Семеновского полка, красавца-старика с замечательными голубыми глазами и большими белыми усами. Он приходился близким родственником И. С. Тургеневу, и его городской дом был обставлен мебелью, привезенной из Спасского-Лутовинова, имения Тургенева. При советской власти дом Галахова был превращен в музей имени Тургенева; уже в Америке, через много десятков лет, я в магазине В. П. Камкина купил сортимент открыток этого музея. Меня кольнуло в сердце, когда я увидел на открытках кресла карельской березы в гостиной и красного дерева диван в кабинете, на котором мне пришлось довольно часто сидеть в 1918 году, когда я посещал дочь Николая Павловича, Киру Николаевну, которая была моей помощницей по службе в швейной мастерской. На той же Садовой жил В. С. Мятлев, известный сатирик-
