Рахманинов. В Европе все летит в пропасть, Федя. Не сегодня завтра грянет война. Немцы возьмут Париж. Они возьмут все… Уезжать надо, Федя.
Шаляпин. Ты находишь, я изменился?
Рахманинов. Нисколько.
Шаляпин. Врешь. Я похудел. Вот здесь (он стучит по груди) камень лежит. Тоска… Курить не дают, задыхаюсь. Вино у меня отобрали. (Неожиданно озорно улыбается.) А все-таки бутылочку коньячку я спрятал. Вот видишь, у меня ключик. (Он вытаскивает из кармана маленький медный ключик.) Выпьем?
Рахманинов. Тебе ж нельзя, Федя.
Шаляпин. Да я рюмку только!
Рахманинов. Ну что ж, давай.
Рахманинов (бормочет). Пианино-то как расстроено…
Рахманинов. Тебе не надо больше, Федя.
Шаляпин. Э, брось, для меня все едино… Если б я был в России, бросил бы петь и уехал бы к тебе в Ивановку. Архитектор построил бы мне дом там, на обрыве, где эхо, помнишь? Поешь — кругом в разных местах повторяется.
Рахманинов. Помню.
Шаляпин. Построил бы там себе дом и спал бы на вышке с открытыми окнами, где пахнет сосной и лесом.
Рахманинов. Что ты несешь, Федя? Ивановку давно раскрали и разрушили.
Шаляпин. Да… Странно, что грабеж называют революцией. А я бы там выздоровел.
Рахманинов. А помнишь, как мы рыбу ловили? Ты меня все дразнил — нарочно пел противным голосом.
Шаляпин (оживляется). А ты в одежде в речку бросился! Какая вода была! Все дно видно, рыбешки кругом плавают. А какие сливки, баранки! Ты всегда говорил, что это — рай. И правда, это был рай. Да… Великая страна была!
Рахманинов (выпив залпом коньяк). А ведь это мы с тобой ее погубили, Федя!
Шаляпин. Чего ты несешь?
Рахманинов. Это ведь и на нас лежит вина. За все.
Шаляпин. Э-э, брось!.. Что мы могли? В окопах с Врангелем от красных отбиваться?
Рахманинов (блеснув глазами). «Дубинушку» пел?.. Пел… А я дирижировал в восторге! Какую-то зарю новой жизни проповедовали! А как мы не чтили, не любили все русское, с завистью на Запад смотрели. Помнишь, ты все ведь ругал, твердил, что в России невозможно жить!
Шаляпин. Дурак был.
Рахманинов. И я дурак был. Только сейчас и понял, какая это великая страна.
Шаляпин. А все-таки это мученье — быть русским… Мученье и счастье… Слушай, мужичонка тот, Белов, он жив?
Рахманинов. Его еще в революцию пришибли. Я тебе рассказывал.
Шаляпин. А этот — глаз разбойничий — Иван, что ли?
Рахманинов. Не знаю.
Шаляпин. И Марины нет. Посчитать, значит, нас мало осталось в живых. Это ты прав, Сережа, — из Европы надо уезжать. Уезжай…
Рахманинов. А ты?
Шаляпин. А мне все равно. (Наливает еще рюмку.) Странная штука — смерть. Непонятная. Я хочу, чтобы ты еще пожил, за меня… У тебя была нянька, Феона, помнишь?.. Как там, у тебя в Ивановке, было весело… Этого не будет уже никогда… (Оборачивается к окну и напевает романс Рахманинова «Сирень».)
Шаляпин. Что-то мне худо. Крикни прислугу, а сам уходи. Лизаться не будем. Я тебя очень любил…
Шаляпин.
Рахманинов. Ради Бога, не повредите корней!
Садовник. Не беспокойтесь, герр Рахманинов.
Рахманинов. Сирень — очень капризное растение. Если повредить корни… Дайте-
