оттого, что не исполнила обещания и слушала хоть и безбожные, но интересные предсказания о браке.
И остальные возмущенные дамы, старавшиеся казаться чересчур оскорбленными профанацией брака, стыдливо не поднимали глаз, но все-таки жадно слушали.
И, словно бы в оправдание такого любопытства, пожилая девица из Гамбурга смущенно промолвила:
— До чего дойдет этот наглый господин… Он забыл, что здесь и девицы!
Только рыжеволосая мисс Маб имела доблесть слушать серьезно и спокойно, не оскорбленная, казалось, речами русского.
Старый джентльмен из Бирмингама, любитель пари, спросил соседа:
— О чем может говорить этот русский?
Молодой человек объяснил.
— Держу пари, что он из Бэдлама*! — процедил сквозь зубы заводчик.
— Он просто не джентльмен. Говорить за обедом неприлично-громко свои глупости! — презрительно-спокойно ответил юный лорд.
Рантье уже несколько остыл и, воспользовавшись паузой, любезно сказал Ракитину:
— Я не умею так увлекаться и убедительно спорить, как вы, и потому не смею продолжать. Но хоть мы не сходимся в мнениях, это не мешает мне уважать и любить русских. Франция и Россия — обе великодушные и благородные великие нации!
И он поднял стакан, отпил глоток красного вина и прибавил с едва слышной иронической ноткой в голосе:
— Вы, конечно, проводите такие же смелые взгляды и в ваших, вероятно, интересных книгах, которые, к сожалению, не могу прочесть.
Польщенный комплиментом, Ракитин вспыхнул и, казалось, не заметил насмешки.
И, понижая голос, ответил уже без заносчивости:
— Не совсем!
Тогда рантье-француз с еще большей любезностью спросил:
— Но, вероятно, вы так же смело и остроумно указываете на… на несовершенства русской жизни, как сейчас указывали на банкротство нашего строя?.. И не сомневаюсь, что вашим общественным деятелям так же достается, как достается от наших журналистов нашим министрам?
Ракитин нервно воскликнул:
— Мы в других условиях…
И благоразумно не продолжал.
Старый француз, по-видимому, вполне удовлетворился ответом и тотчас же заговорил со своим соседом о превосходной рыбе и попросил подать ее еще.
Окинув взглядом общество, Ракитин мог убедиться, что пансионеры достаточно «огорошены» и достаточно неприязненны.
— Небось, они остались довольны… Не правда ли? — обратился торжествующе к Неволину Ракитин.
Неволин равнодушно ответил:
— Охота была вам, Василий Андреевич, кипятиться.
На следующее утро хозяйка постучала в комнату Ракитина. Она вошла торжественно и серьезная в полном своем обычном «параде» и, после изысканных извинений, что осмелилась помешать его вдохновению, «позволила себе» заметить, что несомненно возвышенные мнения г. Ракитина, которые так понравились ей самой, к сожалению, взволновали и испугали пансионеров и вредно подействовали на больных…
— Да вы присаживайтесь, госпожа Шварц…
И Ракитин пододвинул кресло хозяйке…
— О, не беспокойтесь, monsieur… Я на одну минуту.
Однако хозяйка присела и продолжала:
— И многие выразили мне неудовольствие на громкие споры за столом. А мой принцип: полное спокойствие жильцов, которые делают честь пансиону. Вы, как необыкновенно умный человек, конечно, согласитесь с этим принципом? — любезно и твердо прибавила хозяйка.
— А не то, госпожа Шварц, вы захотите лишиться такого необыкновенно умного человека? — ответил, улыбаясь, Ракитин.
— К сожалению, я поставлена в тяжелое положение…
— А комната здесь отличная… Не жарко…
— И какой вид с балкона…
— И вид… И работается хорошо… И кормите порядочно…
— Я стараюсь! — вставила госпожа Шварц.
— Вы образцовая хозяйка и — примите вполне заслуженную дань — такая интересная женщина, что присутствие ваше за столом может только доставлять эстетическое удовольствие… Одним словом, пансион мне нравится.
И с серьезным видом прибавил:
— Простите нескромный вопрос, милая хозяйка: вам лет — тридцать?.. Или нет еще?
— Что вы?.. Вы смеетесь?.. Я старуха… Мне сорок два! — скромно промолвила госпожа Шварц, внезапно оживляясь, словно старый парадер, заслышавший трубу.
— Неужели?.. А какой же у вас, значит, живительный воздух… Моложавит… Без шуток говорю! — воскликнул Ракитин, который по привычке старого юбочника говорил до дерзости невозможные комплименты, самодовольно уверенный, что хоть долю из вранья женщина примет за правду.
— Я когда-то была недурна, а теперь…
И госпожа Шварц вздохнула и тоже по старой привычке сверкнула когда-то многообещающими глазами.
— Так вы извините, что я вынуждена была передать вам неудовольствие пансионеров…
— Какие извинения!.. Можете быть спокойны, что больше я не поставлю вас в неприятное положение и ваших пансионеров не огорчу спорами.
— Как приятно иметь дело с таким умным человеком! Нет слов благодарить вас…
Госпожа Шварц не уходила.
И, принимая серьезно-грустный вид, с искусственно печальной торжественностью произнесла:
— Считаю своим долгом сказать, что ваш соотечественник очень плох.
— Бедняга! Еще вчера вечером я сидел у него, и он бодрился.
— Милый наш доктор только что был у Неволина…
— И что же сказал?
— Он предупредил меня, что бедный молодой человек более недели не протянет.
— Неволин и не догадывается?
— Почти все чахоточные не догадываются. А кажется, так легко догадаться… Я сейчас навещала Неволина… Он не встал сегодня с постели и наверно уж не встанет… И как слаб, как взволнован!..
— Отчего взволнован?
— Рано утром получил телеграмму… О, как жестока его хорошенькая жена! Как жестока! Бывают бессердечные женщины, но такие, как она, редки. Не правда ли? Вы, как писатель, знаете нас. А Неволин не знает. Он все еще надеется… А я, признаюсь, думаю, что эта дама совсем не приедет… К чему ей умирающий муж? Она, верно, забыла священный долг жены… А он так ждет, так любит! — И госпожа Шварц поднесла к глазам носовой платок. — Мне так жаль молодого человека, который так хочет увидеть жену и умирает один, на чужбине, что я посоветовала ему сейчас же ехать в Петербург…
— Умирающему? — воскликнул Ракитин.
«И какая же ты стервоза!» — подумал он.
— Доктор находит, что больной доедет… Уже ожидание видеть через два дня жену поддержало бы его… Так бы хорошо было бы для него умереть около любимого человека… И когда я сказала о Петербурге и
