меня!..»
На следующее утро приехал курьер.
— Зовут в главный штаб к одиннадцати часам… Не понимаю, Соня, зачем требуют! — проговорил Артемьев приятным, мягким баритоном.
Это был среднего роста, стройный, хорошо сложенный блондин, казавшийся совсем молодым, несмотря на свои тридцать четыре года, с точно выточенными чертами красивого и привлекательного лица, с блестящими зубами и светло-русыми бородкой и пушистыми усами.
Особенно привлекательны были голубые глаза, добрые и ласковые, светившиеся умом.
Приученный женой, он уже с раннего утра, как только что встал, был в тужурке, с белоснежным воротником, повязанным регатом, чистый, опрятный и свежий, с приглаженными, слегка курчавыми светлыми волосами.
Софья Николаевна, тоже с утра одетая в черную юбку и свежую пунцовую блузку, гладко причесанная, побледневшая от бессонной ночи, побледнела еще больше при известии о том, чего вчера сама просила.
Она смотрит на милое, ласковое лицо красавца-мужа, и ей кажется, что она поторопилась… спасать его… Она преувеличила опасность и напрасно ездила к Берендееву.
В разлуке муж скорее отвыкнет от нее. Она останется одна…
И молодая женщина словно бы прозрела, что ее самоотвержение, которым гордилась, было не таким благородным побуждением, каким себя обманывала, а злым, ревнивым чувством и боязнью остаться с детьми без тех средств, которыми пользуется при муже. И ее, казалось ей, необходимая предусмотрительность представилась теперь нелепой. Чувство и страсть влюбленной женщины заставили ее забыть в эту минуту все: и детей, и соперницу, и обиду не близкой жены.
И она со страхом воскликнула:
— А если какое-нибудь назначение в плавание… Ведь ты не примешь, Шура!..
— Постараюсь, Соня! — промолвил Артемьев.
Артемьеву казалось, что бедная, встревоженная Соня и не догадывается, отчего он употребит все средства, чтобы не уйти в дальнее плавание.
И, смущенный, он проговорил, целуя руку жены:
— Не волнуйся заранее. Быть может, требуют по пустякам… Назначат членом в какую-нибудь комиссию…
— Но если не то… Если пошлют… Откажешься, милый?
— Непременно, Соня! — еще смущеннее вымолвил Артемьев, отводя глаза от этого бледного, красивого лица, полного выражения любви.
— И знаешь ли что, Шура…
— Что, Соня?
— Если начальство откажет…
— Тогда что делать? — испуганно воскликнул Артемьев.
— Я поеду к Берендееву и попрошу, чтобы тебя не посылали.
— Ты к Берендееву?.. Нет, не надо, Соня… Неловко, чтобы жена просила за мужа… Ты ведь сама не любишь таких протекций… Не такой ты человек, Соня… Нет, нет, ни за что! — порывисто прибавил Артемьев.
«Этого бы еще недоставало!» — подумал он.
— Хороший мой… Благородный! Ты прав! — чуть слышно сказала Софья Николаевна. — Так выходи в отставку! — неожиданно прибавила она.
— Не отпустят… И скоро ли получишь место… И на какие деньги будем жить, Соня… Подумай…
— Уедем отсюда в провинцию… Там дешевле жить… Там легче достанешь место… Там… ты повеселеешь… Не будешь хандрить, как в последнее время…
И, деликатно-сдержанная в последнее время в проявлениях ласки, Софья Николаевна обняла мужа и, прижавшись к нему, с тоской шептала:
— Уедем, милый… Уедем!
Артемьев гладил голову жены, жалел ее и в то же время думал о веселой, блестящей и остроумной женщине, которая завладела им какими-то чарами жгучих обещающих глаз и чувственною красотою ее лица, форм и фигуры, от которых ему не избавиться. Он думал, что она полюбила его до того, что готова бросить мужа, если он оставит жену…
И он потерял голову… Он не в силах уйти от… Он называет себя подлецом перед Соней. Она — святая, благородная женщина. Но отчего же она кажется ему уж не прежней чарующею, властною красавицей, и с ней уж не так легко и весело, как с Варварой Александровной? Он привязан к Соне, бесконечно любит и уважает ее. А та не такая умная, святая и честная, как Соня, и между тем… она, одна она кажется ему дорогою, любимою и желанною.
Артемьев еще нежнее стал гладить голову жены и еще ласковее говорил:
— Не волнуйся, Соня… Сейчас узнаем, зачем меня зовут… Пора ехать.
Он осторожно отстранился от объятий жены, поцеловал ее маленькую горячую руку и ушел одеваться.
— Буду ждать тебя к завтраку! — сказала Софья Николаевна, провожая мужа.
Через час он возвратился совсем подавленный. Софья Николаевна была бледна, как смерть.
— Надо уезжать, Соня! Назначен старшим офицером на «Воина».
— А в отставку?..
— Просился. Отказали.
— Хочешь… я поеду к Берендееву.
— Нет… нет. Спасибо, Соня… Это невозможно…
И, целуя особенно нежно руку жены, точно прося в чем-то прощения, вдруг раздумчиво промолвил:
— Быть может, и лучше, что в плаванье!
Через три дня Артемьев уехал в Одессу, чтобы там сесть на пароход Добровольного флота и идти на Дальний Восток.
На другой день после памятного старому адмиралу визита Софьи Николаевны, Берендеев во втором часу сидел в своем кабинете и, слегка наклонив голову, внимательно и с удовольствием слушал доклад своего любимого помощника и советчика, начальника главного штаба, вице-адмирала Ивана Сергеевича Нельмина.
По обыкновению, он докладывал коротко, обстоятельно и почтительно-настойчиво, казалось, любуясь собой и видимо щеголяя своим деловитым красноречием и умением не раздражать «старого дятла», как называл про себя Нельмин своего начальника.
Это был высокий, плотный и еще очень видный, совсем заседевший брюнет с моложавым лицом и молодыми, слегка наглыми глазами, без бороды, с выхоленными усами, щеголевато одетый, благоухающий духами, с крупным брильянтом на мизинце.
Еще не особенно давно известный во флоте ругатель и «дантист», — он тогда словно бы нарочно щеголял грубоватостью и откровенной резкостью прямого «отчаянного моряка», носил фуражку на затылке, свысока смотрел на береговых моряков, признавал тогда только портер и херес, к женщинам относился с циничным высокомерием холостяка, с приподнятым негодованием возмущался «безобразиями» во флоте, бранил за глаза высшее начальство и не раз говорил, что «плюнет на все» и выйдет в отставку. Невмоготу такому человеку!
Однако Нельмин в отставку не выходил.
Несмотря на его негодующие речи, он умел ладить с высшим начальством, которое часто посылало хорошего моряка в плавания, и в то же время пользовался среди мичманов репутацией лихого и независимого капитана, который не выносит ни малейшей подлости и готов пострадать за правду.
Обворожил Нельмин и двух влиятельных высокопоставленных лиц гражданского ведомства, которые как-то приехали в Кронштадт и посетили броненосец под командой Нельмина. Он показался им настоящим
