представлен пример, иллюстрация жизни одного человека среди общего для всех Города. Смотрите, здесь есть Дворец правосудия, Банк, Библиотека, Тюрьма. Вилли их называет «Четыре столпа единения», поскольку каждое из этих заведений поддерживает единую, общую гармонию города. Если вы обратите внимание на Тюрьму, то увидите, что заключенные здесь счастливы, они трудятся, и на лицах у них улыбки. Они радуются наказанию, понесенному за преступление, и знают, что через тяжкий труд они очистятся от всего дурного. Потому я считаю, что город у Вилли оптимистичен. Он, конечно, вымысел, однако вполне реалистичный вымысел. Зло есть и здесь, однако правители Города нашли способ вернуть его на стезю добра. Здесь правит мудрость, однако борьба продолжается, и от всех жителей, каждый среди которых хранит в себе Город, требуется быть бдительными. Джентльмены, я считаю Вильяма Стоуна великим художником, и для меня огромная честь числить себя среди его друзей.
Поскольку Стоун ничего не ответил, покраснев и уставившись в пол, Нэш показал на пустое пятно и спросил, что он думает сделать на этом месте. Стоун поднял голову, постоял, тупо глядя туда, куда показывал Нэш, а потом расплылся в улыбке, будто уже предвкушая, как займется новой задачей.
— Здесь будет дом, в котором мы сейчас находимся, — сказал он. — Дом, двор, поле и лес. Вон там справа, — он показал в дальний правый угол платформы, — я хочу сделать отдельно макет своей мастерской. Конечно, там буду и я, и все, что здесь есть, что само собой предполагает, мне придется сделать еще один Город. В меньшем масштабе, то есть в масштабе макета.
— Вы хотите сказать, что собираетесь сделать макет макета? — спросил Нэш.
— Да, макет макета. Но, прежде чем начинать, нужно закончить то, что есть. Нужна последняя деталь, последний штрих.
— Не бывает таких макетов, — сказал Поцци, глядя на Стоуна как на сумасшедшего. — Так можно и зрение потерять.
— Для этого есть мои линзы, — сказал Стоун. — Всю мелкую работу я делаю под увеличительным стеклом.
— Но ведь если вы сделаете макет макета, — сказал Нэш, — тогда, гипотетически, придется сделать для него еще один макет макета. Макет макета в макете. И так до бесконечности.
— Да, думаю, да, — сказал Стоун, улыбнувшись на замечание Нэша. — Однако создать и второй макет будет весьма непросто, не так ли? Я имею в виду не только техническую сторону, но и время. Я уже потратил на Город пять лет. Еще лет пять мне понадобится, чтобы довести его до конца. На макет макета уйдет тоже лет десять или, может быть, двадцать. Сейчас мне пятьдесят шесть. Сосчитайте, и получится, что, когда я его закончу, я буду уже человеком очень даже преклонных лет. А никто не живет бесконечно. По крайней мере, мне так кажется. У Билла по этому поводу, возможно, другие соображения, однако лично я не стал бы на них ставить. Лично я собираюсь однажды покинуть этот мир, как все нормальные люди.
— Вы хотите сказать, — недоверчиво спросил Поцци, и голос у него зазвенел, — вы хотите сказать, что собираетесь возиться с этим всю жизнь?
— Да, конечно, — сказал Стоун, едва ли не шокированный тем, что кто-то мог подумать иначе. — Конечно же собираюсь.
После этих слов наступила короткая пауза, а потом Флауэр обнял за плечи Стоуна и сказал:
— У меня нет такого таланта, как у Вилли, я не художник. Впрочем, может быть, это и к лучшему. Два художника под одной крышей было бы уже немного чересчур, не так ли, Вилли? На том мир и держится, что люди все разные.
Они вышли из мастерской в коридор, подошли к двери Флауэра, и он все продолжал говорить и говорить.
— Как вы, джентльмены, сами сейчас убедитесь, — сказал он, открывая дверь, — мои интересы лежат совершенно в иной плоскости. Думаю, меня можно назвать прирожденным антикваром. Я люблю отыскивать вещи, которые имели бы определенную историческую ценность, люблю воссоздавать прошлое. Вилли творит мир, а я его сохраняю.
Его половина в восточном крыле не имела ничего общего с мастерской Стоуна. Здесь не было светлого открытого пространства, оно было поделено на несколько небольших комнатушек, которые, если бы не стеклянный свод, производили бы тягостное впечатление. Все пять комнат оказались заставлены мебелью, шкафами, битком забитыми книгами и папками, во всех были коврики, безделушки, цветы в горшках, будто здесь хотели воспроизвести гостиные викторианских времен со всей их изощренной чрезмерностью. Однако, как объяснил Флауэр, здесь, несмотря на видимость кавардака, имел место быть определенный порядок. В первых двух комнатах хранилась его библиотека (в одной — первоиздания английских и американских авторов, в другой — личное собрание исторических книг), в третьей хранились сигары (здесь был климат-контроль, потолочное окно с датчиком влажности и, конечно, сама коллекция шедевров — сигары ручной работы, привезенные с Кубы, Канар, Ямайки, Филиппин и Суматры, из Доминиканской республики), в четвертой был рабочий кабинет, где Флауэр совершал финансовые операции (кабинет тоже был старомодный, однако здесь имелись и вполне современные вещи: телефон, факс, компьютер, принтер, биржевой телетайп, стойки для папок и так далее). Пятая комната оказалась в два раза больше других и была почти не захламлена, чем приятно удивила Нэша. Именно в ней Флауэр и хранил свой антиквариат. Весь центр комнаты занимали стоявшие в несколько длинных рядов столы с витринами, вдоль стен располагались застекленные шкафы и полки красного дерева. Нэшу показалось, будто он попал в музей. Он бросил взгляд на Поцци, и тот, закатив глаза, ответил кривой ухмылкой, явно давая понять, что ему надоело все до смерти.
Нэшу коллекция показалась скорее странной, чем скучной. Каждый предмет под стеклом был аккуратно оформлен и снабжен ярлычком, будто бы нес в себе ценность, но на самом деле там не на что было смотреть. Там не было ничего, кроме самых тривиальных мелочей, ценности до того ничтожной, что Нэш заподозрил розыгрыш. Однако Флауэр, похоже, гордился ими всерьез, не понимая, до какой степени это нелепо. Он то и дело называл очередной экспонат то «мое сокровище», то «драгоценность», явно не допуская и мысли, что во всем белом свете может найтись человек, который не разделял бы его энтузиазма, а поскольку экскурсия продолжалась еще полчаса или больше, Нэш успел не раз подавить в себе желание пожалеть этого болвана.
Задним числом, потом, позже, Нэш понял, что музей Флауэра все-таки произвел на него сильное впечатление, хотя он долго не отдавал себе в этом отчета. Потом он не раз ловил себя на том, что думает о той странной, набитой вещами комнате, и сам удивлялся тому, как много экспонатов он запомнил. В его памяти они все стали яркими, незаурядными, и стоило случайно коснуться их в воспоминаниях, как они всплывали перед глазами с такой отчетливостью, будто сияющие видения из другого мира. Телефонный аппарат, стоявший некогда на столе у Вудро Вильсона. Жемчужная серьга, которую некогда носил сэр Уолтер Роули. Карандаш, выпавший из кармана Энрико Ферми в 1942 году. Полевой бинокль генерала Макклеллана. Недокуренная сигара Уинстона Черчилля, которую стащили из пепельницы в его кабинете. Теплая футболка, в которой ходил Бейб Рут в 1927 году. Библия, которую читал Уильям Сьюард. Трость, с которой ходил в детстве, когда сломал ногу, Натаниэль Готорн. Очки, принадлежавшие Вольтеру. Все без смысла, без толку, как попало, неправильно. Этот музей был обителью теней, кошмарным склепом, где жил дух пустоты. Если они до сих пор не дают мне покоя, решил тогда Нэш, то это потому, что они безмолвны, что они не желают рассказывать о себе. Они не имеют никакого отношения к истории, не имеют отношения к людям, которые ими когда-то владели. Они просто вещи, и Флауэр, лишивший их всяческого контекста, обрек на бессмысленность, они стали ненужными, одинокими до скончания века. Именно их оторванность, отделенность от прочего мира, замкнутость на самих себе и преследовали Нэша, мысль об этом засела в мозгу, и, сколько Нэш ни старался, он так и не смог от нее избавиться.
— Теперь я начал осваивать новое поле деятельности, — сказал Флауэр. — То, что вы увидели здесь, это всё осколки, пылинки, насыпавшиеся из щелей. А теперь я затеял новый проект, по сравнению с которым вся эта коллекция покажется детской забавой. — Флауэр замолчал, заново раскурил потухшую было сигару, пыхнув так, что клубом дыма заволокло лицо. — В прошлом году мы с Вилли съездили посмотреть Англию и Ирландию, — сказал он. — Боюсь, раньше мы ездили слишком мало, и поездка эта в чужие края доставила нам огромное удовольствие. Самым приятным оказалось то, что у них в Старом Свете сохранилось много старого. Мы, американцы, вечно уничтожаем то, что сами же построили, чтобы опять начать строить, мы спешим заглянуть в будущее. Однако наши родственнички на другом берегу любят оглядываться на прошлое, им приятно осознавать, что у них есть давние, проверенные временем обычаи и
