тоже у них в портфолио. Конечно, иногда хочется сложить вещички и податься куда-нибудь, например в Западный Палм-Бич, купить себе квартирку в кондоминиуме, но работа на самом деле чертовски интересная, так что жалко вот так взять и бросить, и жалко же оставлять на произвол судьбы всех бедных американских миллионеров, которым очень хочется пожить в европейском замке.
Вся эта чушь лилась из Поцци под треск панцирей и шипенье шампанского. Нэш поднялся, чтобы убрать тарелки, но зацепился о ножку своего стула и смахнул что-то со стола на пол. Грохот вышел ужасный, а так как в числе разбившейся посуды оказался и соусник с остатками топленого масла, то их линолеумный пол выглядел что надо. Тиффани тоже встала, чтобы помочь Нэшу это убрать, однако ходьба никогда не была у нее сильной стороной, и теперь, с булькавшими в крови веселыми пузырьками, она сумела сделать лишь два-три шага, рухнула к Поцци на колени и зашлась от хохота. Впрочем, может быть, ее потянул к себе Поцци (к тому времени Нэш уже перестал замечать нюансы), но так или иначе, когда, собрав осколки, Нэш разогнулся, эта парочка сидела, уже слившись в страстном поцелуе. Поцци начал поглаживать ей одну грудь, Тиффани положила руку на вздувшийся на штанах бугор, и Нэш, не дожидаясь, пока они пойдут дальше (не зная, что еще можно сделать), прочистил горло и объявил десерт.
На десерт у них был обыкновенный шоколадный слоеный торт, какие в замороженном виде продаются в каждом «А & Р», однако Нэш его внес с такой помпой, будто лорд-церемониймейстер корону для королевы. Неожиданно, проникшись торжественностью момента, он вдруг ни с того ни с сего запел гимн, которого не пел с детства. «Иерусалим», на слова Уильяма Блейка. Он не пел его двадцать лет, однако слова вспомнились сами и полились так, как будто Нэш два месяца репетировал, готовясь к этому дню. Слушая как бы со стороны, как он поет про «кипящее злато», «сраженья ума» и «темные мельницы сатаны», он вдруг почувствовал, до чего мучительны и прекрасны эти слова, и пел их так, словно изливая в них собственную тоску, собственные печаль и радость, поселившиеся в нем с первого дня жизни в этом фургоне. Мелодия была трудная, однако кроме нескольких нот в первом куплете, где Нэш сфальшивил, он спел все правильно, голос его не подвел. Он сейчас пел так, как когда-то только мечтал, и знал, что ему это не кажется, по тому, как смотрели на него Поцци и девушка, как они его стали слушать, когда, сообразив, откуда исходит звук, потрясенные, повернулись к нему. Они дослушали до конца, а потом, когда Нэш сел, смущенно им улыбнувшись, захлопали в ладоши и хлопали до тех пор, пока он наконец не встал и не поклонился им еще раз.
За тортом и веселыми воспоминаниями о детских годах они допили последнюю бутылку шампанского, и Нэш решил, что пора. Мешать Поцци ему не хотелось, и теперь, когда все было съедено и выпито, не оставалось и повода, чтобы здесь торчать. На этот раз девушка уже не предложила ему передумать, а обняла на прощание и сказала, что ей бы очень хотелось, чтобы когда-нибудь они снова увиделись. Очень мило с ее стороны, подумал Нэш и сказал, что это и ему хотелось бы, а потом подмигнул Поцци и отправился спать.
Но он долго еще пролежал в темноте, прислушиваясь к смеху и прочим звукам, доносившимся из соседней комнаты. Он пытался не думать о том, что там у них происходит, и потому начал вспоминать о Фионе, но от воспоминаний стало только хуже. На его счастье, он выпил слишком много шампанского, и скоро глаза стали слипаться. Не успев даже толком себя пожалеть, Нэш уснул мертвецким сном.
На следующий день у них был запланирован выходной. После семи недель непрерывной тяжелой работы, а потом и веселой ночки он явно должен был понадобиться, так что они заранее предупредили Меркса. Проснувшись в самом начале одиннадцатого с головной болью, Нэш сразу двинулся в душ. Мельком он заглянул к Поцци, который спал один, раскинувшись на постели. Под душем Нэш простоял минут добрых шесть или семь, потом, обернувшись полотенцем, вышел в гостиную. На диване осталась воткнутая в подушку черная кружевная брошь, но сама девушка исчезла. Вид у комнаты был такой, словно ночью в ней квартировала армия мародеров, — по полу валялись пустые бутылки, окурки из перевернутых пепельниц, лопнувшие воздушные шары и оборвавшиеся ленты. Не зная, как и куда ступить, Нэш пошел в кухню варить себе кофе.
Он выпил его три чашки — сидел и пил, покуривая сигареты из пачки, оставшейся после девушки. Наконец окончательно проснувшись, он поднялся и принялся за уборку, стараясь все делать как можно тише, чтобы не разбудить Поцци. Сначала он взялся за гостиную и методично убрал в ней мусор, разбив его на категории (окурки, шарики, битое стекло), после чего переместился в кухню, вытряхнул из тарелок объедки, отодрал присохшую кожуру омаров и перемыл посуду. Через два часа он привел в порядок все их маленькое жилище, а Поцци так и спал в своей комнате безмятежным сном. Закончив уборку, Нэш сделал себе сэндвич с сыром и ветчиной, взял кофейник со свежим кофе и на цыпочках вернулся к себе почитать одну из давно не читанных книг — Чарльза Диккенса, «Нашего общего друга». Он съел сэндвич, выпил чашку кофе, потом вынес стул из фургона и сел читать на воздухе, устроив ноги на ступеньках крыльца. Для середины октября день выдался на удивление теплым и солнечным, и Нэш, положив книгу на колени, раскуривая сигару, заказанную к вечеринке, вдруг себя почувствовал до того спокойно и хорошо, что решил сначала докурить, а потом уже браться за чтение.
Он так сидел уже минут двадцать, когда из леса донесся шорох листьев под чьими-то ногами. Он встал, посмотрел в ту сторону и увидел Меркса, который мелькал среди веток в своем синем полупальто и с револьвером. Нэш к тому времени к револьверу успел привыкнуть и не обратил на него внимания, но удивился появлению, поскольку сегодня был выходной, и Нэш не понимал, что означает этот неожиданный визит. Они поболтали минуты три — главным образом про вечеринку и про теплый октябрь. Меркс сказал, что шофер приехал за девушкой в половине шестого, а коли парень еще спит, сказал он, значит, ночка была что надо. Да, сказал Нэш, праздник удался, все довольны.
Потом наступило молчание, и секунд пятнадцать или двадцать Меркс стоял, опустив глаза и ковыряя носком башмака землю.
— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — наконец сказал он, так и не решившись поднять глаза на Нэша.
— Я так и понял, — сказал Нэш. — Иначе ты здесь не появился бы.
— Я страшно извиняюсь, — сказал Меркс, доставая из кармана запечатанный конверт и протягивая Нэшу. — Я и сам-то обалдел, когда услышал, но, наверное, они в своем праве. Наверное. Зависит, с какой стороны смотреть.
Увидев конверт, Нэш сначала машинально подумал, будто это письмо от Донны. От кого бы еще оно могло быть, подумал Нэш, и в ту же секунду, как только мелькнула эта мысль, его обожгло стыдом и раскаянием. Он забыл о дне рождения Джульетты. Двенадцатое октября прошло и ушло, а он о нем даже не вспомнил.
Потом, посмотрев на конверт, Нэш увидел, что тот не надписан. Конверт без марки, значит, не от Донны, подумал он, а раскрыв его, вынул один-единственный, отпечатанный на машинке листок, где под заголовком «Нэш и Поцци: счет» в идеально ровных колонках шли слова и цифры.
— Это еще что такое? — спросил он.
— Счет, — сказал Меркс. — Дебет, кредит — сколько заработали, сколько потратили.
Изучив страничку более внимательно, Нэш и сам увидел, что это именно он и был. Подробный бухгалтерский счет, доказывавший больше чем что-либо, что Флауэр за семь лет не утратил профессиональных навыков.
В левой колонке шли плюсы, расчеты, в точности совпадавшие с расчетами Нэша и Поцци: 1000 рабочих часов по 10 долларов за час = 10 000 долларов. Но кроме нее здесь была еще одна колонка, полный список расходов и издержек за последние пятьдесят дней.
Питание 1628,41
Пиво, алкогольные напитки 217,36
Книги, газеты, журналы 72,15
Табачные изделия 87,48
Радио 59,86
Разбитое окно 66,50
Развлечения (16.10) 900,00
— гостья (400)
