делу. А здесь было не всегда так. Тут действовали какие-то другие критерии и мерки, а какие Вахоб пока не разобрался.
В первый год работы в Вахшском отделе милиции Сангинов закончил большое дело по припискам хлопка-сырца и получил благодарность от начальника управления милиции. Работал он с воодушевлением. Именпо в борьбе с крупными махинациями видел главное.
На скамье подсудимых оказались директор хлопкового завода и два председателя колхоза, а секретарь райкома был снят с работы. И тут Вахоб почувствовал, что отношение к нему начальника изменилось. Благодарность из управления милиция его не обрадовала. Кабиров с какой-то настороженностью стал относиться к Вахобу. Он был по-прежнему вежлив, сдержан, а замечания, даже обидные, делал так, что нельзя было понять, серьезно ли это было сказано или между прочим. В каждом его слове и поступке чувствовалось недоверие и какая-то отчужденность.
Недавно Сангинов начал другое дело о расхищении шелка в колхозе «Рассвет». Вахобу стало известно, что там было выращено свыше трехсот килограммов коконов сверх плана, но в отчете они не показаны. Такие же сигналы были и из других колхозов. Как возникли излишки сырья, куда они сбывались, Сангинов не знал. Для выяснения всех обстоятельств нужно было поехать в Душанбе, Ленинабад, а может быть, и в некоторые города и районы Узбекистана.
Кабиров, прочитав дело, рассеянным, невидящим взглядом окинул лейтенанта, а затем медленно, как бы размышляя вслух, проговорил:
— Все бы ничего, да вот перспектив особых не видно. Смутные какие-то перспективы... Год, не меньше, придется провозиться, уйму денег на командировочные истратить... А что в отчете по вашей линии напишем? Нули ставить будем? Вы сотрудник молодой, растущий. Вам показать себя надо, зарекомендовать. Я советовал бы вам заняться торговыми точками, дать пару-тройку дел по обмеру-обвесу. Квартальный отчет на носу...
Сангинов пытался переубедить начальника:
— По-моему, дело о расхищении шелка надо продолжать. У нас в районе, судя по этим данным, крупные организованные хищения...
— Смотрите, смотрите... Но я бы на вашем месте не торопился с выводами. Все нужно обмозговать, взвесить. Я вам, лейтенант, сейчас как старший товарищ подсказываю, но потом спрашивать буду как начальник. Так что смотрите...
В словах Кабирова лейтенант услышал не только недоброжелательство, но и скрытую угрозу. Он решил посоветоваться с секретарем парторганизации, участковым уполномоченным Мирзоахмедовым, который проработал вместе с Кабировым более десяти лет.
— Не любит громких дел наш начальник. Рисковать не хочет...— Начал сокрушенно Мирзоахмедов.— За прошлогоднее хлопковое дело вы получили благодарность, товарищ Сангинов, а у Кабирова в райкоме партии спросили: «Куда смотрел столько лет? Почему раньше не выявил?» Новое дело может быть таким же неприятным для него. Вы слишком глубоко копаете, Вахоб. Это нашего начальника не устраивает. Лишние хлопоты, лишний риск и опасность.
— А вы почему молчите, товарищ секретарь? Если все это видите и понимаете?
— Все вижу. Не слепой, да молчать приходится. Пытался когда-то, да вот так двадцать лет участковым уполномоченным и проработал. Товарищи, как видишь, мне доверяют, избирают секретарем партбюро, а руководство считает, что на большее, как участковый уполномоченный, я не способен. Ну, а сейчас тем более остерегаться приходится — скоро на пенсию. Но скажу тебе, Вахоб, ты действуешь правильно. Только трудненько тебе будет с нашим начальником.
Разговор с парторгом не обрадовал Вахоба, не разрешил сомнений. Возник невеселый вопрос: «Неужели я через двадцать лет вот так же размякну, сдамся и подниму руки?»
Солнце, оранжевым детским шаром висевшее над горами, как-то неожиданно скрылось. Высокие редкие облака порозовели. Слева над горизонтом появилась крупная, сверкающая звезда. Повеяло прохладой. Вечерние краски отвлекли Вахоба от грустных мыслей. Он вспомнил товарищей по работе, Недоброжелательное отношение начальника не повлияло на авторитет Сангинова в коллективе. Постепенно у него сложились хорошие, ровные отношения со многими сотрудниками отдела.
Но больше всего по душе Вахобу пришелся младший лейтенант Беков — начальник паспортного стола. Тоже совсем недавно окончивший школу милиции. Большеголовый, с пышной кудрявой шевелюрой, он, разговаривая, все время улыбался и глядел не на собеседника, а куда-то в сторону, как будто хотел сказать: «Все наши с вами заботы и неприятности — чепуха. Над ними стоит только посмеяться. Главное-то вот оно, я его вижу, а вы, наверное, ничего не видите!» В отделе за Вековым твердо закрепилась кличка «философ».
Как-то Сангинов зашел в кабинет к Бекову и обратил его внимание на неуютность и грязь. Философ, улыбаясь, изрек:
— Полноте, лейтенант, вполне хорошо, а если сравнить с прошлым, то даже шикарно. Широко известно, что Диогену и спальней, и рабочим кабинетом служила просто бочка. Так что нам грех жаловаться: по сравнению с его жилищем наши кабинеты, как хоромы.
Но когда Сангинов предложил Философу побелить своими силами помещение паспортного стола и других комнат отдела милиции, он сразу же согласился и работал с огоньком, подбадривая остальных сотрудников. Субботник прошел весело, со смехом и шутками. Во второй половине дня единодушно приняли предложение Белова — очистили и разровняли дворик, подготовили землю под цветочные клумбы.
Сейчас, думая о товарищах по работе, Сангинов улыбался. Настроение лейтенанта улучшилось. Предстояла встреча с приятелем-охотником — Константином Ивановичем. В ушах Вахоба еще слышался веселый голос Философа, а мыслями он был уже на озерах, среди непроходимых камышей. Неожиданно газик тряхнуло. Лейтенант крепче взялся за руль. Теперь все его внимание сосредоточилось на дороге.
В самом начале работы в Вахшском Сангинов приобрел старенький, отслуживший свой век газик. Бывший шофер, он не мог жить без машины. Все свободное время отдавал он любимому занятию — возился с машиной. Через несколько месяцев автомобиль был восстановлен. Вахоб потратил на приобретение машины и деталей все деньги, оставшиеся после смерти отца.
Лейтенант радовался, но радость была преждевременной.
Из отдела кадров министерства приехал оперуполномоченный. Он долго и кропотливо проверял документы на приобретение автомашины. Проверка, конечно, ничего не дала. Но вся эта история глубоко оскорбила Вахоба. Так он и сказал тогда Кабирову. Начальник недоуменно развел руками:
— Сам не понимаю, товарищ лейтенант, кому ваша машина помешала? Но обижаетесь вы напрасно. Проверить никогда не лишне. Уж коли все законно — владейте...
На горизонте показалась ферма колхоза «Рассвет». Вахоб повернул на хорошую дорогу и через минуту мчался, как в тоннеле, среди камышей. Повеяло сыростью. Чувствовалась близость воды.
Константин Иванович развешивал на берегу только что выбранные сети. Как всегда он был с непокрытой головой. Развевались его русые, как у юноши, не тронутые сединой, волосы. Густые, выцветшие на солнце, брови спускались на глаза и делали его лицо суровым. Ворот рубахи был расстегнут, открывал коричневую загорелую грудь. Сангинов невольно залюбовался его ладными умелыми движениями. До войны Константин Иванович вместе с женой в артели старателей мыл золото на Вахше. На войну ушел вместе с сыном. Сын погиб, а Константин Иванович вернулся без ноги. Для трудной работы старателя был уже не годен, но от Вахша уходить не хотел. Стал одним из зачинателей нового промысла — разведения нутрий в Тигровой балке. Жена умерла, и старик остался один среди тугаев и озер.
Увидев Сангинова, охотник бросил сети и захромал к нему:
— Давно тебя, мил человек, не видно. Я, грешным делом, думал: присушила тебя какая-нибудь зазноба, забыл старика. А приехал вовремя. Хороших сазанчиков сегодня поймал. Уху сварганим. Иди в избушку, начинай готовить, а я съезжу, подброшу нутриям корму. Видишь, уже вечереет.
Все это Константин Иванович говорил, стискивая в своих крепких объятиях улыбающегося Вахоба.
— Здравствуй, Константин Иваныч, дай на тебя посмотрю, а то совсем задушил. Уху успеем сварить. Я тоже с тобой поеду. Зверьков хочу посмотреть. Как твое здоровье? Как ты себя чувствуешь?
— Да что мне сделается! Я теперь засмолел, ничего не боюсь: ни воды, ни холода, как старая сосна.
В спокойной глади озера отражалось вечернее небо, неподвижные облака. Лодка скользила, будто по
