неплохо, гордился нажитым богатством. С еще большей гордостью Рузмамед рассказывал о своем отце — самом уважаемом человеке в иомудском племени. Он — арчин своего порядка; его знают все знатные люди Куня-Ургенча.
— И давно вы обзавелись своим двором? — спросил Сергей. — Туркмены-то сплошь по пескам, от колодца к колодцу, кочуют да в аламаны ходят.
— Нет, недавно. — Рузмамед повел взглядом по куполам соседних юрт. — Эти вот прошлой зимой прикочевали с Узбоя. Зима была злая: много скота погибло, людей от голода умерло немало. Аллакули пользуется горем туркмен. Всех подряд на хвостах своих каналов селит. Налогами облагает, как будто петлю на шее затягивает. В свое войско людей требует.
Сергей с упреком посмотрел на Якуба:
— Ну вот! А ты мне говорил, что туркменские джигиты стремятся в войско Аллакули угодить! Да я сразу засомневался. Должны же быть у туркмен свои правители. На кой черт им чужому государю служить?! Иное дело я — у меня выхода нет. А у них-то — полная сво бода!
— Несогласие между нами много лет царит, — с досадой сказал Аман-ага. — С тех пор как наши почтен ные праотцы Эсен-хан и Эсен-или покинули этот мир, туркмены живут врозь. Сначала для всех нас была одна родина — Минг Кишлак (Минг Кишлак — тысяча кишлаков. Современный Мангышлак), а потом мы разбрелись по всему свету, как отары без чабанов. У нас нет государя. Каждый туркмен сам государь, все мы равны. У нас одни аксакалы в почете. Да и то, если аксакал начнет выказывать величие перед другими и перестанет угождать всем, его сразу прогонят, выберут нового. Я тоже аксакал — мне почет от людей, а если народ пойдет против Аллакули, я подчинюсь воле всех. Пока что, слава Аллаху, иомуды терпят власть Хива-хана...
Разговорился Аман-ага. Вот уже об аламанах повел речь, о стычках с каджарами, о том, как когда-то джигиты выбрали его, Амана-чолука, своим сердаром. С тех пор его сыновей и внуков называют сердарами. Гости, охотно слушая старика, поужинали в его белой восьми крылой кибитке, Вечером вернулись к Шарип- ака.
VIII
Недели через три Сергей возвратился в Хиву, везя пушечный станок на двух громоздких колесах с подвижным лафетом. Двугорбый верблюд без особых усилий тянул эту «диковинную арбу». Хивинцы, глядя с обочин на необычную повозку, переговаривались, соображая, на что она годна. И Сергей, ехавший на коне в окружении своих друзей, охотно пояснял;
— Эка, дурошлепы, кость бы вам в горло! Да это же колесный лафет— неужто никогда не видели! На войну, на войну пойдем! Шаха будем громить в его хорасанских крепостях!
Пушкаря у ворот встретили ханские сановники в тоже забросали вопросами, Сергей, видя, что пустыми словами людей не уймешь, повез лафет на оружейный двор. Здесь по приказу пушкаря слуги вытянули из груды стволов кулеврину, возложили ее на привезенный станок.
— Ну, вот, — сказал Сергей удовлетворенно кивающим сановникам, — дело, как говорится, в шляпе. Теперь повезем ее на Чарбаг, там приделаем цапфы, ствол отлудим, чтобы глаже был, и можно ядра лить. Ух и задаст же эта пушчонка жару персам, кость бы им в горло!
Сергей собрался было на Чарбаг, но один из ханских слуг-распорядителей велел ехать Сергею к Юсуф-мехтеру, который давно ждет его. Сергей, не мешкая, отправился в поместье. Въезжая во двор, обратил внимание, как забегали, засуетились слуги визиря. Вот и сам Юсуф-мехтер спустился с айвана. Сначала сына обнял, спросил, хорошо ли доехали. Затем Сергея, скользнув по его лицу загадочной улыбкой.
— Пойдем, топчи-баши, в твой дом — там подарок тебе от маградита. Хороший подарок — христианский!
— Икона, что ль? Икону я давно хотел — молиться не на что.
— Не икона, но не уступит самой красивой иконе,— разжигал любопытство пушкаря визирь.
У входа в свое жилье Сергей увидел Меланью. Баба поклонилась в пояс, уставилась на господ, ожидая приказа, Юсуф-мехтер спросил:
— Все ли хорошо, aпa?
— Да уж ведомо, только слез многовато...
Поднявшись наверх, Юсуф-мехтер и Сергей сели на лавку в гостиной комнате Меланья шмыгнула в соседнюю комнату и вывела девушку, одетую в красное азиатское платье до пят, расшитое золотым позументом. Сергей явно не ожидал такого подарка — вздрогнул, дух перехватило от девичьей красоты. Была она белолица, голубоглаза, и две русые косы змеились по платью,
— Это тебе от Аллакули подарок... Хороша девка.. — сказал Юсуф-мехтер. — С самого Яика везли ее верные хану люди — джигиты Кенесары. Бери ее себе, топчи-баши, да не забудь отблагодарить маградита хорошей службой.
— Да-а,— радостно выдохнул Сергей. — Красота, действительно...
Пленница горестно всхлипнула, уткнулась лицом в ладони, чем вызвала явное неудовольствие служанки пушкаря.
— Ну чаво опять ты, Татьяна,.. Сини глазыньки натрешь— красоту девическу смажешь, — хотела было успокоить девушку Меланья, но Сергей цыкнул на нее, чтобы не совалась не в свое дело.
— Раз плачет — есть, стало быть, нужда, — рассудил он, поднявшись со скамьи. — Сомнительно для меня, чтобы разбойники Кенесары не тронули эту красавицу. Побывала в грязных руках, вот и льет теперь слезы. Снасиловали тебя, небось, в дороге-то?
— Ни-эт, — рыдая, замотала головой пленница.
— Сомнительно, однако, все ж...— Сергей глянул на визиря, на служанку и слуг, толпящихся в двери, попросил: — Оставьте-ка нас, господа хорошие, одних, мы побалакаем с девушкой малость. Я думаю, мне одному она, как на духу, откроется.
Визирь захихикал, направился к двери. Меланья глаза от ужаса расширила и рот разинула: «Смотри, мол, свет-Сергей, не обесчесть раньше свадьбы девицу, не бери грех на душу перед господом Богом!» —но вслух ничего не сказала. Вышла следом за визирем и дверь легонько прикрыла.
— Ну, Татьяна... Как тебя по отчеству-то?
— Григорьевна, — утирая слезы, вымолвила пленница.
— Ну так садись рядышком. Татьяна Григорьевна У нас на Руси приговорочка хорошая: «Садись рядком — поговорим ладком».
— Неча мне садиться - придя основательно в себя, сказала, как отрезала, пленница. — Русский с виду вроде бы, а крадешься, как басурман. Наговорила мне твоя служанка о тебе с три короба: он и такой, он и сякой — душа ангельская, а сам сиротинушка...
— Кость бы ей в горло! — обозлился Сергей. — Лезет не в свое дело. Я по Куня-Ургенчу с пушками разъезжаю, а тут меня уже сватают, хвалят и жалеют на все лады. Ну-да ладно, девица-красавица... Раз заговорила со мной на «ты», то и ответ от меня выслушай подобающий... Заказал я хану для себя невесту. Вот привезли тебя. Просил, чтобы красоты неписаной была — привезли именно такую, какую просил. Но предупреждал я хана Аллакули и о другом, а именно о том самом, чтобы девушка целехонькой была; не залапанной и не обугленной. Так что говори правду-матку, не бойсь, а то потом хуже будет. Если обманешь, сразу же тебя сар-там отдам, а уж они тебя научат чести!
— Ух ты, страсти-то какие! — осмелела девушка, — Мне бояться неча, чистая я, как стеклышко, да только не для твоих рук красота моя округлилась! Я лучше с айвана вниз головой брошусь, чем хаму такому в руки дамся. Каторжник несчастный!..
Высказалась, словно розгами по голому телу Сергея прошлась. Когда сквозь строй прогоняли, и то не было так больно, как сейчас. Сник Сергей, глаза сощурил, голову опустил и обхватил ладонями. Сидел и молчал. И пленница стояла молча. Сначала праздновала свою маленькую победу, улыбаясь мстительно: «Будешь знать, как кидаться!» Но молчание затянулось, и закрался в девичье сердце страх: «А ну как вправду сартам отдаст?!» Подошла осторожно, руку на плечо положила.
