жаровни с пряным шашлыком. Из чайханы несется одуряюще звонкий голос певца и бренчание струн. Пируют, разумеется, бывшие фронтовики. Среди полосатых таджикских халатов видны гимнастерки. Около них образуются компании. Люди с интересом слушают их, поют для них лучшие песни. И вообще, если присмотреться, то бывшие военные — всюду.
Вскоре я добрался до двухэтажного дома, в котором размещается редакция хурангизской газеты. В коридорах тишина, лишь где-то постукивают пишущие машинки. В секретариате мужчина в кителе без погон спрашивает:
— У вас стихи?
— Я приехал на собрание литобъединения. Наш замполит звонил редактору.
— Слышал о таком разговоре. Но занятия в семь, рановато приехали.
Действительно, до семи еще целых три часа. Дерзкая мысль, которая не покидала меня всю дорогу, пока ехал сюда, вновь обжигает сердце. «Надо найти Тоню Глинкину: это ведь не очень сложно!» Спросив у прохожих, где находится пединститут, шагаю мимо больших фонтанов у гостиницы, минуя кинотеатр, выхожу на базарную площадь. Снова толпы у прилавков и суета невероятная. Обогнув шумную толчею, спешу к подъезду института.
У входа группа студенток с учебниками. Судя по всему, занятия только кончились. Спросив у девушек, где общежитие факультета истории, спешу туда. Одна из студенток вызвалась меня проводить.
— А вы к кому?
— К Глинкиной.
— Знаю, знаю такую. А вы кто ей... Брат или?..
— Не брат и пока что даже не «или». Просто знакомый.
Мы взбежали на второй этаж. Девушка отыскала нужную комнату, отворила дверь и церемонно доложила:
— Глинкина, принимай гостя.
В комнате четверо девушек. Все удивленно переглянулись.
— Вам кого? — спрашивает Тоня, отходя от зеркала, перед которым она только что прихорашивалась.
— Вас,— неуверенно выговариваю я.
— Меня? — удивляется девушка и хлопает глазами. Остальные смеются.
— Ну, святоша! Только говоришь, что у тебя никого нет, а посмотри, какой красавец пожаловал!
— Вы серьезно... ко мне? — строже спрашивает Тоня.
— Ну, тогда, на озере... Помните? Я документы у вас проверял!
Девчонки расхохотались еще громче, а Тоня залилась румянцем.
— Да, кажется, припоминаю,— соглашается она и направляется к двери.— Давайте-ка выйдем, тут все равно не дадут поговорить.
Мы останавливаемся возле лестничных перил.
— Зачем вы пришли? Опять, что ли, документы проверять? — спросила Тоня.
— Нет, не за этим, — отвечаю стесненно. От волнения у меня все дрожит внутри.— Я в редакцию приехал. На заседание литобъединения. Я сочиняю стихи.
— Ну и о чем у вас стихи? — спрашивает Тоня.
— Обо всем... О небе... О любви... Пойдемте со мной?
— На литобъединение? — растерянно переспрашивает Тоня.— А это во сколько? Мне вечером в библиотеку. Она только до десяти работает.
— Успеете, я провожу вас. Пойдемте?
Пока мы разговариваем, дверь комнаты все время открывается и девчата поглядывают в нашу сторону и хихикают. Тоня нервничает. Отвлекаясь от нашей беседы, она бросает выразительные взгляды на подруг.
— Вы не обращайте на них внимания,— просит она, мило улыбаясь.— Я ведь им рассказала о том случае на озере. Хотите, познакомлю? Идемте в комнату! Девочки,— говорит она с нарочитой дерзостью, чтобы окончательно побороть смущение.— Это действительно он. Познакомьтесь.
— Вождь революции... Марат,— говорю я и подаю руку каждой в отдельности.
— Француз? — с недоумением спрашивает одна, в мелких кудряшках.
— Не совсем, — мигом отвечаю ей.— Я — гренландец.
Вот Тоня знает. Нас вместе с ней эвакуировали с гренландского ледяного материка.
— Как! Вы и раньше были знакомы? — опять наивный вопрос.
— Мы с айсберга на санках вместе катались,— вру напропалую и не знаю, куда несет меня дурацкая моя фантазия.— Тоня однажды чуть не скатилась в Гренландское море. Помните, Тоня?
Но Тоня и не собирается поддерживать меня:
— Ну и врунишка! Девочки, надо его напоить горячим чаем, может, отойдет. А пока пусть вспоминает, как оттяпали голову Дантону.
— Марат не мог об этом знать,— заявляю я, садясь к столу.— Марат погиб на год раньше Дантона.
— Мамочки, посмотрите, он даже об этом знает. А я не могла ответить, в каком году погиб Марат, и получила неуд!
— Марат бессмертен,— тотчас заявляю я и чувствую, что запас моей фантазии иссякает.
— Ну а чем вы там у себя занимаетесь, кроме того, что шутите? — спрашивает девушка в кудряшках, по имени Оля.
— Да, правда. Расскажите, Марат, как вы там живете, — просит Тоня. — Мы каждое утро слышим, как ревут моторы ваших самолетов. А чем занимаетесь вы сами?
— Мы заставляем реветь моторы! — восклицаю я патетически.— Мы поднимаем многотонные крылья в небо. Разве этого мало?
— Ну, а досуг как проводите?
— На досуге в основном занимаемся диспутами,— опять несет меня куда-то в сторону.— Недавно, например, выясняли «что есть жизнь?».
— Чего тут выяснять-то? — говорит опять кудрявая Оля.— Жизнь есть жизнь. По-моему, всем давно ясно: «Кто не работает, тот не ест!»
— Марат, а что думаете вы о жизни? — интересуется Тоня, размешивая в моем стакане сахар.
Невольно я вспомнил вечер, когда мы с Костей провожали Нину и я ей говорил о зеленых и голубых улицах. Какая чушь лезла мне тогда в голову!
— Знаете, Тоня, откровенно говоря, мы еще только собираемся провести у себя диспут о назначении человека в жизни. Но могу сказать, что почти все авиаторы после службы отправятся на большие стройки.
— А вы?
— И я тоже,— отвечаю ей не очень уверенно и тихо шепчу на ушко: «Все будет зависеть от вас».
— О, вот вы какой! — смеется Тоня. — Пейте-ка лучше чай, а то остынет.
Наболтавшись вдоволь и сделавшись в этой студенческой комнатушке «своим», я прощаюсь с девчатами и в сопровождении Тони выхожу из общежития. Девчонки, растворив окно, кричат со второго этажа:
— Привет от нас авиаторам!
— Передайте, не забудьте, пусть приезжают!
Я останавливаюсь, потому что чувствую мучительную потребность сказать на прощание что-то очень значительное.
— Пока мы будем служить, постарайтесь создать материальную базу коммунизма! — кричу я девчатам и беру Тоню под руку.
— Вы покорили моих подруг своей общительностью! — говорит она.
— А вас?
— Я тоже люблю общительных людей. Только вы, по-моему, не очень серьезный человек.
— Тоня, да вы что?
