опасно, да В не к чему, направил киржим на север. Пальван решил высадить Энвер-хана и уста-ага где- нибудь в безопасном месте, а самому плыть дальше — на Челекен.
ЧЕРЕЗ БОЛОТА
Белый шатер Кутбэддина-ходжи стоял на взгорье. Отсюда просматривалась вся местность. На западе виднелись бугристые берега и синело море, на север уходили безбрежные пески, юг зеленел садами и виноградниками.
Вокруг шатра стояли конные сотни. Нукеры в полосатых халатах, конусообразных овчинных шапках, за плечами колчаны со стрелами, у седел — ружья, с жадным любопытством взирали на юг, в сторону Гургенской долины, куда умчалась часть хивинского войска.
Позади конного оцепления, в кустарнике, расположились обозы. Тут и там виднелись верблюды, лошади, арбы. Со связанными руками сидели пленные туркмены и их жены с детьми. Войсковые повара е огромных казанах варили ярму (Ярма — пшеничная каша). Караван верблюдов под охраной всадников м Гургена вез в бурдюках и челеках воду. А справа, над Атреком, кружилось множество стервятников. Богатой была добыча для птиц там, где прошел Кутбэддин-ходжа.
Сейчас он стоял у шатра в окружении свиты и наблюдал в зрительную трубу окрестности. На нем был белый шелковый тюрбан, малиновый в белую полоску халат и желтые крючконосые сапоги.
Ходжа был в хорошем расположении духа. Но на богатые трофеи тешили его. Утром, чуть свет, лазутчики донесли ему, что по Сумбарскому ущелью ведет свое войско Султан-хан Джадукяр. Это значило, что армия Хива-хана увеличилась вдвое и открывалась полная возможность напасть на Астрабад и мазандеранские села. Дабы прощупать силы каджаров, Кутбэддин-ходжа отправил а Кара-Су пять отборных сотен. Отчасти этот налет был продиктован мыслями о базарном дне. Ходжа на хотел упускать богатую добычу.
На закате конники возвратились из Кара-Су. Пригнали много пленных, привезли на верблюдах и арбах награбленное добро. Одновременно, со стороны Атрека, начали подходить головные отряды Джадукяра. Они скакали мимо шатра Кутбэддина. Юз-баши, подъезжая, склонялись перед ходжой, сообщали о наличии войск, идущих из Хивы, и, отъехав в сторону, терялись в многочисленной свите полководца.
Приближаясь к лагерю, Джадукяр распорядился поставить свой шатер в полуфарсахе от белого шатра, на холме, а уже потом со свитой и телохранителями появился перед ходжой. Спрыгнув с коня, слегка поклонился. Они обменялись привычными вопросами о здоровье и благополучии. Кутбэддин пригласил Джадукяра и нескольких юзбаши, своих и его, в шатер.
Потчуя гостя хвастовством о своем опустошительном походе, ходжа все время думал: «Почему Джадукяр не захотел поставить свой шатер рядом?» Не выдержал, спросил.
Султан-хан улыбнулся.
— Видишь ли, ходжа-ага,— сказал он, озорно поблескивая черными зрачками,— мне показалось, что тот холм, на котором мне поставили шатер, немного выше этого...
— Разве высотой холма измеряется величие? — чванливо надулся Кутбэддин.
— Но и не жестокостью, — с некоторым вызовом произнес Джадукяр.
— Разве я шел сюда раздаривать милости? — злобно усмехнулся ходжа. — Я шел сюда, чтобы привести в рабское повиновение иомудов, а их Кият-хаку отсечь голову. Да будет тебе известно, Султан-хан: цель моего похода — стереть с лица земли кибитки тех, что продался урусам, и разбить свои кишлаки на побережье. Тогда ни один солдат ак-патши не ступит на землю, освященную солнцем ислама.
— Ты слеп, ага, говоря такие несовершенные речи! — смело возразил Джадукяр.— Никому еще не удавалось спокойно властвовать на чужой земле, не закрепив за собой любовь покоренных народов. На побережье не ступят солдаты ак-патши только в том случае, если иомуды поверят в добродетель Хива-хана и навсегда перейдут в его подданство по своему согласию!
— Как смеешь ты, уйгур, исчадье ада! — взревел Кутбэддин-ходжа. Схватившись за нож, он вскочил с ковра.
Джадукяр поднялся тоже. Но не за ножом потянулась его рука. Он резко выхватил свиток из-за кушака и подал Кутбэддину.
— На, читай, ходжа, фирман высочайшего наставит тебя на путь истинный.
Кутбэддин резко вложил кинжал в ножны и с недоверием взял пергамент. Он развернул его и прочитал:
«Милостью нашей и волею аллаха повелеваю не подвергать разорению кишлаки иомудов, а людей щадить, обращать их в воинов войска нашего и направлять против каджаров...»
Кутбэддин растерялся, не знал, что сказать. Усмехнувшись, заговорил с иронией:
— Ты — хитрая лиса, Джадукяр, если смог убедить отца победы, светлейшего Абулгази Мухаммед- Рахим-хана действовать против моих замыслов.
— Да что ты, ходжа-ага! — засмеялся Джадукяр.
— Ладно, еще поговорим,— холодно отозвался Кутбэддин.— Скажи теперь мне, нет ли других распоряжений от хана?
— Есть, ходжа-ага. Ты будешь подчиняться мне.
— Откуда это видно? — окончательно теряя самообладание, спросил Кутбэддин.
— Ты не дочитал фирман повелителя до конца. На, дочитай.
И совсем уже внутренне порабощенный столь тяжкой беседой и сложившимися обстоятельствами, Кутбэддин устало вновь развернул фирман. По прочтении сухо произнес:
— Приказывай...
— Утром приедешь ко мне,— сердито сказал Джадукяр и покинул шатер.
Наутро, едва солнце поднялось над отрогами Буржуд, прискакал вестовой с напоминанием. Кутбэддин долго чванился: старался побороть вновь вспыхнувшую злобу и зависть к своему сопернику. После продолжительного сквернословия отправился к соседнему лагерю,
Джадукяр встретил ходжу ласково, будто ничего не произошло между ними. Сразу приступил к делу. Сели в кружок на большом текинском ковре. Оба полководца и юз-баши склонились над шелковой картой: пески, горы, селения и море вышиты были на ней разноцветными нитками.
— Я хорошо продумал наши действия, Кути-ходжа,— сурово заговорил Джадукяр,— Ты со своей тысячей пойдешь на юг, вдоль подножия Буржуда, Когда увидишь речку Адинали, то поворачивай на запад и веди войска по берегу этой речки. До Берестана тебя никто не встретит, никто не помешает твоему пути. В Берестане увидишь первых каджаров. Но сила там небольшая, и ты не задерживайся, иди к Астрабаду. Дойдешь до зарослей, остановись и следи за мной. Я нападу на Астрабад с севера и постараюсь выманить каджаров в поле. Тогда ты поднимай свою тысячу и врывайся в город.
Кутбэддин-ходжа, не возразив ни словом, покинул шатер, и ночью его тысяча двинулась к горам...
Спустя час через Гурген начал переправлять войско Джадукяр. Седловина близ реки, куда втягивались конники, сотня за сотней, артиллерия — верблюды с медными замбуреками на спинах — не могла пропустить к броду всех сразу: толчея и суматоха, крики и ругань будоражили предутреннюю тишину.
Джадукяр с приближенными стоял на взгорке у реки, наблюдая за переправой. Он был молчалив и спокоен. Казалось, не ведет он войско, а только наблюдает за ним. В темноте, в млечном освещении звезд, холодно поблескивал его шлем, будто сама война гнездилась под павлиньими перьями, гордо вскинутыми над головой.
Хивинцы переправились через Гурген и к полудню достигли реки и сожженного селения Кара-Су. Здесь еще теплилась жизнь, Почуяв врага, на пепелище залаяли и завыли собаки, Лай их продолжался долго. Они бежали впереди конницы, лезли под самые копыта и только далеко за селением разбежались в стороны и отстали.
Миновав лощину, войско выбралось к болотам Мурдаки. Дорога здесь узкая и неровная. По обеим сторонам росли высокие камыши и всюду виднелись черные стоячие озера, покрытые водяными лилиями.
