Теперь в центре пустыни стоял письменный стол с важными бумагами пустынных Советов. Иногда председатель закрывал его на ключ, печать клал в карман и ехал на заседание в город. Тогда вокруг одинокого стола бушевали пески и стихии. Котловина была полна заботами и тревогами. Намечался прорыв в финансовом плане: ассигнованные два миллиона были же съедены песчаными дорогами. Тормозилась постройка завода. Но это — центр песчаной жизни. Здесь вырастали кадры рабочих из кочевников. Эти кадры были пока очень сыры: они приходили в котловину с патриархальными бородами и босиком; они трогательно берегли свои первые расчетные книжки и верили в шайтана: шайтан сидел в радиостанции и в ящиках кинопередвижки, привезенной на завод.
В пустыне рождается первая партячейка. Первые кочевники-комсомольцы учатся всему, чему стоит удивляться: как вертится Земля, кто такие баи — кулаки, что такое города и улицы. Дети пустыни, они сейчас сидели на склоне холма и играли в камешки. А что делается за Буграми в песках, на бесчисленных колодцах, к которым жмется население песков?..
Председатель вскочил в седло и хлестнул лошадь.
Через два часа он выехал на разветвление. Три явственных тропы расходились из-под ног коня. Конь мотал гривой и кусал удила.
Прямо лежала кратчайшая тропа в город.
Направо находились «неохваченные», очень далекие колодцы. Это были кочевники, тяготеющие к побережью Каспийского моря. Там разводят одногорбых верблюдов, там болеют проказой, там бродят персидские лекари и продают английские лекарства, там почти нет Советской власти, там продажа и похищение девушек — кайтарма, там опий из Персии и законы из прошедших веков... Туда далеки дороги, и там еще не тронутая целина.
Налево лежали колодцы, на которых была начата кое-какая работа, которую нужно было поддерживать.
Четыре дня назад он приехал на колодец. Мужчины и дети высыпали из кибиток. Он сказал, чтобы на собрание вышли и женщины. Они вышли, стыдливо закрывая лица и пряча под себя ноги в красных шароварах.
— Итак, товарищи, по поручению революционного комитета всех песков и ЦИК Туркменской Советской Республики, вы должны выбрать Совет дехканских депутатов,— сказал он.
— Бар-и-бир (все равно),— ответили бородачи меланхолично и выбрали в Совет старика, имеющего самую длинную бороду.
— А у нас тоже будете отбирать колодцы? — спросили они более оживленно.
— Советы не отбирают колодцы. Они отдают их всем. Колодцы и вода — для всех прохожих, проезжих и жителей песков...
Так в песках появился еще один Совет.
Председатель свернул налево и стегнул коня. До того колодца лежал еще один колодец. Это тот, где стоят две глиняные бабы. К ним нужно ехать, держась солончаковых площадей — шоров. Когда лошадь едет по шорам, из-под копыт поднимается белая удушливая пыль. Брюхо лошади становится белым.
Через час белая пыль кончилась. Показались вдалеке две глиняные развалины. Въехав по песчаному сугробу наверх, конь вылетел на открытую площадку колодца. Это всегда в песках бывает неожиданно, как и все в песках.
У колодцев стояли две палатки. Кибитки туркмен чернели вдалеке.
Гидролог вышел из палатки.
— Как жизнь? Как поживает ваша вода? Скоро вы ее кончите мерить?
— Наша вода...
Гидролог вернулся в палатку. Он вынес лист бумаги. Лицо его было встревоженно. Листок был разграфлен вдоль по числам и поперек по сантиметрам. В клетках стояли цифры.
— Как так?! — поразился председатель.
— Так! Две недели вода стояла прочно на двадцать одном сантиметре. Мы уже собирались сниматься отсюда. Сегодня ночью вода исчезла... Они пошли по такыру.
— Какой? Этот? —спросил председатель.
— Этот. Мы его закрыли. Туркмены пока не знают. Мы наложили санитарное вето. Очевидно, дело в подземных сдвигах. Легкие землетрясения, вода уходит иногда в одну ночь с большого пространства...
Сруб колодца зиял чернотой. Жуки-навозники ползали около ведерка.
— Землетрясение, землетрясение, черт возьми! — закричал председатель.— Знаете вы, что они пахнут контрреволюцией — эти сдвиги! Два ноля, черт возьми...
Не успев кончить, он вскочил На лошадь и дал шпоры. Конь взвился вверх по бархану, оставляя на гладком песке разорванные полосы.
Не доезжая до колодца, он спрыгнул на песок и нагнулся над следами.
— Здесь уже были кони. Меня кто-то опередил. «Санитарное вето»! Грош ему цена, когда здесь все и всё видят.
На холме показались два тощих аджара — песчаные акации. Он научился уже узнавать дорогу по бесчисленным кустам. За акациями должны стоять колодцы, где организован Совет.
Конь взобрался на холм, и оттуда открылся большой глиняный такыр. Он был пуст. Не было ни кибиток, ни колодцев, ни Совета; они исчезли в неизвестном направлении.
Конь въехал на такыр. По глине кружились от ветра цветные тряпочки, мусор, угли. Колодцы были завалены ветками и сверху засыпаны песком. От колодцев конские следы бежали куда-то в сторону.
Эти следы, несомненно, продолжали начатую кампанию. Они вели к новым колодцам, чтобы рассказать, как от Советской власти исчезает вода.
Председатель повернул коня. Он знал прямую дорогу наперерез следам. Он мчался весь вечер и всю ночь, но к утру сбился с тропы и вернулся к большому колодцу, где стоял кооператив и были национальные работники.
— Пэхлеван болур сен-ми? (Согласен ли ты быть героем?) —спросил он туркмена пословицей.— Сделай все, что ты можешь, чтобы успокоить эти колодцы. Лучше туда ехать тебе. Ты туркмен, а я плохо знаю туркменский язык. Проведи беседу, что ли.
— Хорошо, я поеду на эти колодцы провести беседу,— ответил молодой туркмен в пиджаке, в белой бараньей папахе, человек, только что проехавший триста километров верхом на лошади из города. Он напоил коня и положил за пазуху пол-лепешки. Он согласился быть героем.
Глаза его слипались от усталости. Утром он увидел колодец. Хмурые и любопытные шапконосцы вышли из кибиток. Они недавно прикочевали с дальних песков и жили у национализированных колодцев. Они утверждали, что вода в свободных колодцах стала портиться, стала горькой, соленой, пахнет нефтью и серой. Они собирались откочевать обратно к дальним колодцам. Они сидели на песке, поджав под себя ноги, и смотрели на туркмена в пиджаке.
— Товарищи! — сказал он.— От имени революционного комитета Черных песков...— И остановился.
Недоверчивые глаза окружили его кольцом. Он увидел людей, которые шли из пустыни, из ее веков. Они пронесли через эти века дутары с шелковыми струнами и грифами из персиковых косточек, цветистые разговоры и легенды, боязнь нового и веру в ишанов... Он неожиданно оборвал фразу, махнув рукой, и сказал:
— Вот что: дайте-ка воды напиться.
Старик зачерпнул пиалу из ведра, стоявшего возле кибитки, и подал докладчику. Тот снял тюбетейку, вытер пот с головы, хлебнул воды, потом понюхал, поставил чашку на землю и задумчиво посмотрел поверх голов.
Кумли нетерпеливо ожидали начала доклада. Но приезжий опять взял пиалу и хлебнул воды.
— Да...— сказал он как бы самому себе.— Да... Вы говорите, она пахнет серой? Она пахнет нефтью. Так, так.
Он выпил еще воды и вдруг встал и направился к своей лошади. На полдороге он остановился и обернулся:
— Вот что. Жил-был один ишак и один верблюд, иккиеркуш — двугорбый верблюд. Они принадлежали очень жестокому хозяину. Он их бил, заставлял работать много, а есть и пить давал мало.
