В раздевалке, отведенной для теннисистов, играющих в этот день, возле «центрального» его поджидает Лонлас. Жан растягивается на столе и в продолжение пяти минут дает себя осторожно массировать.
Накстер! Вот и он. Длиннющий малый в очках. Они подают друг другу руку. У обоих сжимается сердце. Вскоре эта тревога, это беспокойство пройдут у того и другого. Их всецело захватит игра. Жан побьет Накстера! Он хочет этого, убежден в этом.
Он бьет его. Все же понадобилось пять сетов, чтобы справиться с ним. Впрочем, ни одну минуту он не сомневался в окончательном результате. Когда по окончании они обмениваются рукопожатием, Жан опередил американца на девять игр. Хороший разрыв! Он счастлив: очень хорошо сыграл! Теперь очередь за Франкони.
Франкони встречается с Рейнольдом. Эх, если бы Франкони был таким, как три года назад! Правда, играет он хорошо. Но ему недостает — и Жан сразу же чувствует это — чего-то неосязаемого, что утверждает, обеспечивает победу. Франкони нет и тридцати лет, а он выглядит пожилым человеком. Он бережет силы. Моментами он пользуется уловками, ломающими игру. Но это отдает его в руки уверенного в себе противника, полностью владеющего всей гаммой ударов и своей моральной и физической силой. Необходимо все же, чтобы Франкони выиграл!
За время этой партии, которую Жан наблюдает с трибуны игроков, он расходует больше энергии, чем когда его судьба зависела от собственных усилий.
Первый сет выигрывает Рейнольд. Во втором игра становится яростней. Противники цепляются за победу. Все же выигрывает Рейнольд. В третьем — надежда: Рейнольд немного сдает. Можно подумать, он делает это нарочно, чтобы сохранить силы для следующего сета, после перерыва. Третий сет быстро кончается победой Франкони со счетом шесть—два.
Четвертый сет. Франкони нашел себя. Он выигрывает. Толпа вопит от восторга. Счет сетов два—два, и почти верная победа. Если сегодня в активе французов будут эти две встречи, Жан может позволить себе проиграть Рейнольду. Ведь так или иначе Франкони Разгромит Накстера!
Рейнольд в самом деле выдохся, дошел до предела. Сейчас начнется последний сет. Но внезапно разражается ливень. Игра была столь напряженной, увлекательной, что никто не обратил внимания на зловещую черную тучу, подплывшую к стадиону. Зрители спасаются под трибуны, куда вода проникает широкими потоками. Жан идет в комнату отдыха игроков. Его снова поздравляют. Он не хочет подходить к Франкони, когда тот отдыхает. Не надо слов, которые могут сбить с толку. Нужно, чтобы игрока ничто не волновало, чтобы до начала игры никто его не беспокоил. Годде пожимает руку Жану. Он ликует:
— Дело в шляпе! На сей раз кубок за нами, потому что австралийцы в этом году...
— Мы проиграем парную,— отвечает Жан.
— Конечно. Но вы возьмете вашу вторую одиночную! И, быть может, Франкони — свою... Четыре победы против одной... Славный год!.. Заслуженно!..
Дождь не стихает. И теперь уже нет никакой надежды, что он прекратится. Зарядил на весь вечер, на всю ночь. Время идет. Стемнеет, прежде чем можно будет возобновить игру, потому что «центральный» совершенно затоплен.
Дождь на минуту прекращается, и алжирцы, обслуживающие корт, делают все, чтобы дать стечь воде. Напрасно! У задних линий остаются большие лужи. А дождь начинает снова идти. Издалека доносятся раскаты грома.
— Подвезти вас, Гренье?
Гренье с сожалением принимает приглашение Годде. Он не видел Женевьеву. Между тем она на стадионе, так как играла сегодня после обеда. Вот и Рафаэль. Он ничуть не смущен. Удивительный человек! В любых обстоятельствах он не чувствует неловкости.
— Браво, Гренье!
Он с пылом жмет ему руки, не скупится на похвалы по поводу игры Жана с Накстером.
— С победой Франкони...— начинает было Годде. Рафаэль качает головой, делает гримасу:
— Надо было бы кончать сегодня вечером. Но теперь уже решили отложить игру. Встреча закончится завтра до парной. А я знаю Рейнольда... Знаю и Франкони. Первый сразу же расходится, второй же вел сегодня лишь потому, что у Рейнольда было недомогание...
— В самом деле? — с тревогой спрашивает Жан.
— Расстройство желудка,— уточняет Рафаэль.— К завтрашнему дню все пройдет... И он будет совершенно свежим, когда в воскресенье встретится с вами. Вам придется туго!
Жан знает, что Рафаэль всегда хорошо осведомлен и что он прав. Надежда улетучивается. Рафаэль продолжает:
— Советую вам отдыхать завтра весь день. Все ваши силы окажутся нелишними в воскресенье. Я вам позвоню завтра вечером, когда кончится встреча, когда будет известен результат и распорядок игр на следующий день. Как бы то ни было,— у Франкони есть машина, а в воскресенье такси будут брать с бою,— я сам заеду за вами... чтобы вы, не расходуя сил, прибыли на стадион,— добавляет он с кажущейся Жану скрытой иронией.
— Не стоит беспокоится! — начинает Жан.
— Я могу,— предлагает Годде.
— Нет, Морис. Вы из-за этого, быть может, пропустите начало. А это будет памятный день!
Памятный — да, каков бы ни был результат. Жан хорошо знает это. Женевьевы он так и не видел. Моментами во время игры с Накстером он искал ее глазами на трибуне для игроков, смежной с ложей прессы. Затем продолжал искать ее в то время, как наблюдал драму Рейнольда и внезапный взлет Франкони. Не было ее на трибуне и тогда, когда он выигрывал. Он знает, что она сама участвовала в четвертьфинале Кубка Санджерса. Необъяснимо, что Женевьева не появилась во время матча Франкони — Рейнольд. Быть может, немного погодя она вызовет его по телефону, как часто делает, чтобы разделить его радость и поздравить. Если бы не боязнь, что она подумает, будто он напрашивается на комплименты, он сам бы позвонил ей. Глупая стыдливость мешает ему это сделать. Ведь он мог бы справиться о результате ее встречи. Нет, это невозможно!.. Невозможно!..
Он опускает трубку, которую было поднял. Негромкий насмешливый звук гудка больше не раздается в старой гостиной Латуров. Завтра Жан не сможет увидеть Женевьеву, так как надо подчиниться распоряжению Рафаэля: нельзя идти на стадион и уставать, наблюдая парную встречу, которая заведомо потеряна, а также и окончание одиночной, от которой столько зависит!
Значит, только в воскресенье! А каков будет результат в воскресенье?
Какое-то предчувствие заставляет Жана видеть все в неприукрашенном свете: в воскресенье придется биться за свою жизнь. Слишком все было бы легко иначе. Никогда ничто не давалось ему без борьбы! Но как далек он от того, чтобы биться со всей душой, со всеми силами рваться к победе, как это было бы необходимо!
Гийом делает все возможное, чтобы развлечь Жана. Ему близка его озабоченность, хотя он и не понимает всего того, что за ней скрывается. Жан стесняется говорить о своих чувствах и никогда не рассказывал ему о Женевьеве. Несмотря на все старания Гийома, несмотря на истории ординаторской, которыми он пытается развлечь Жана, оба все время возвращаются к Рейнольду, к встрече, которая состоится у Жана с ним. Если Рафаэль предвидел правильно, игра эта может стать центральной в турнире.
Сегодня после обеда Рейнольд замечательно играл первых два сета. Жану представляются все его удары: длинный удар справа, точно направленный вдоль линии; стремительные крученые мячи, которые скользят по земле и почти не отскакивают, и этот удивительный укороченный мяч, который трижды удался ему, падая по ту сторону, так близко к сетке, что Франкони не поспевал за ним, понапрасну тратя силы на ненужный бросок.
В одиннадцать Гийом и Жан ложатся спать. Женевьева не позвонила. Не вызвала она его по телефону и на следующее утро.
А ведь Жану так необходимо услышать ее голос! Тревога овладела им; тревога, которую он, неискушенное дитя, сравнивает со своими страхами перед самым первым матчем...
Затем начинает тянуться бесконечный день. Гийом попытался было вырваться из больницы. Но присутствие его там оказалось необходимым. Гииом тоже ведет своего рода игру, но ставкой в этой игре
