— Да, согласен, — сказал Таранчук. — Но я не исключаю версии помощи со стороны караула. Такие случаи в моей практике были. Караул оказывался заодно с преступниками.
— Хорошо. Давайте допросим часового, стоявшего в ту ночь у склада, разводящего, начальника караула, офицера. И, разумеется, прапорщика Рябченко.
Они вернулись к столу, попросили командира роты пригласить взводного и его солдат, и скоро они по одному заходили в склад, давали показания.
Лейтенант Березкин — совсем еще мальчишка, тощий и длинный, с торчащей из воротника шинели худой шеей — на вопросы отвечал четко, по-военному: ни о каких подозрительных шумах часовые и разводящий ему не докладывали; он сам, лично, несколько раз за ночь обходил посты, посторонними делами не занимался, не спал. Хищение оружия в его дежурство — факт позорный, и он, лейтенант Березкин, постарается искупить вину.
— Но если вы не виноваты, лейтенант… — начал было Таранчук.
— Виноват, товарищ майор! В любом случае совесть меня будет мучить.
— Хорошо, идите. Разводящего сюда пошлите.
Сержант, печатая шаг, подошел к столу, кинул руку к шапке, представился по форме. Вид у этого парня был молодецкий, бравый.
— Расскажите, Дубовицкий, как наряд нес службу, были ли нарушения по службе со стороны солдат? Кто из вашего взвода работал в этом складе, помогал прапорщику Рябченко в чистке оружия, в перетаскивании ящиков? — спросил майор Таранчук.
Сержант, что называется, ел глазами начальство.
— Товарищ майор, нарушений по службе со стороны наряда не было. Из нашего взвода практически все были на складе.
— Какого числа?
— Не помню точно… В начале октября, да.
— Ладно, идите. Часового сюда.
— Есть!
Сержант вышел, а через минуту перед офицерами стоял рядовой Маликов — щуплый испуганный солдатик, то и дело шмыгающий простуженным носом.
Подполковник Черемисин коснулся руки Таранчука — мол, погодите, майор, я сам с ним потолкую.
Спросил ласково и доверительно:
— Сынок, расскажи-ка нам все по порядку: как службу нес, что видел и слышал. Только не выдумывай ничего, не надо. Следователи люди серьезные, с ними шутить не стоит. Если вдруг выяснится, что ты говорил неправду, то… сам понимаешь. И потом, оружие воруют для убийств, разбоев, не для хороших дел. Помочь надо. Ну?
Солдатик помялся, опустил глаза, заговорил тихо, несмело:
— Я стоял вот у этой двери… Дождь сильный шел, холодно. А потом мне показалось, что в складе что-то упало.
— Показалось или действительно упало? — тут же уточнил Таранчук.
— Упало, — подумав, сказал Маликов.— Я потом слушал-слушал, но больше ничего не падало.
— Сержанту доложил?
— Да.
— А он что?
— Он сказал, что у прапорщика всегда порядок и ничего упасть не может.
— Так, дальше! Лейтенанту доложили?
— Нет. Сержант сказал, что ему некогда, он книжку читает. И вообще, до смены сорок минут осталось. Замки, мол, на месте…
— Понятно. А почему сам не сказал лейтенанту?
Солдатик пожал плечами, промолчал.
— Хорошо, иди. Прапорщика сюда, Рябченко.
— Есть!
Маликов неловко, скованно повернулся, зашагал к дверям склада, сказал там облегченным, радостным почти голосом: «Рябченко!»
— С прапорщиком я сам поговорю, — предупредил Русанов.
— Так… нам уйти? — не понял Черемисин, приподнимаясь.
— Нет-нет, зачем?!
Прапорщик был напряжен. Напряжение жило в его деревянных жестах, в срывающемся голосе, в настороженных глазах. Он подошел к столу, так же как и другие, поднял руку к шапке, представился — пальцы его у виска подрагивали.
«Переживает, — отметил про себя Виктор Иванович. — Хотя, собственно, как не переживать? На его же складе ЧП случилось…»
— Скажите, Рябченко, — обратился он к прапорщику, — когда вы обнаружили пропажу оружия? В какой именно момент?
— Ну, в какой… — Анатолий покашлял в кулак. — Пришел на работу, то есть на службу, принял у караула склад, расписался в журнале…
— Замки и пломбы были на месте?
— Да. Ну вот. Потом вошел, смотрю, а окно и решетка выставлены. Я сразу к лейтенанту, доложил… Гм!
— Решетка выставлена изнутри, Рябченко, следствием это уже установлено. Значит, кто-то помогал преступникам.
— Не знаю, может, и помогал. У меня замки и пломбы были на месте.
— В складе в основном находитесь вы…
— Почему же! У меня тут и солдаты работают, и офицеры приходят.
— Но вы же не бросаете свой склад на посторонних лиц?!
— Нет конечно. Я за него отвечаю.
— Разумеется. Вернемся к началу. Значит, замки на месте, пломба не тронута?
— Да вроде не тронута.
— Что значит «вроде»?
— Ну, товарищ следователь, извините, забыл ваше звание… Пломба-то бывает на месте, печать вроде не потревожена, а нитки ведь можно вытащить очень осторожно — и не заметишь ничего. Да и печать вот эту,— Рябченко выхватил из кармана шинели связку ключей, на кольце которой болталась и его личная железная печать, — подделать разве нельзя? Чего тут подделывать? Раз плюнуть. Спецы среди солдат такие есть… Слесаря приходят в армию служить, фрезеровщики, граверы.
— Значит, вы утверждаете, что караул вскрывал эту дверь?
— Я ничего не утверждаю, товарищ подполковник. Я только на ваш вопрос ответил. А что было и как…— он дернул плечами, спрятал ключи.
«Подбрасывает нам свою версию хищения? — думал Русанов. — Или действительно только ответил на мой вопрос? Ладно. Поехали дальше».
Он задал прапорщику еще несколько вопросов, потом Рябченко забросали вопросами Черемисин и Таранчук, и почти на все вопросы он находил довольно-таки вразумительные ответы.
«Если решетка выломана изнутри, то либо этот прапорщик, либо солдаты караула причастны к хищению», — заключил Виктор Иванович и, поднявшись, снова осмотрел хранилище, мысленно проследил путь преступника (или преступников) от окна к ящикам. «Да, скорее всего, их было двое: окно расположено высоко, без посторонней помощи не залезть… Впрочем, можно ведь подставить что-нибудь… Потом, эти ящики: прапорщик утверждает, что защелки на них были открыты, пломбы сорваны. Странно!»
Он вернулся к столу, спросил об этом Рябченко, и тот чуть заметно побледнел и несколько затянул с ответом:
— Ну… Не открыты, я не так выразился. Пломбы сорвали вместе с защелками, я потом и подполковнику Черемисину их показывал.
— Да, видел, — подтвердил Черемисин, а Рябченко в этот момент похвалил себя за
