Сатаной, сменившим обличье, чтобы обмануть смертных с помощью той же хитрости, что и в первые дни творения, когда это случилось с бедной Евой.
Любой дар или хвала, вознесенная богине Мари или любому из ее лесных божеств, расценивались теперь как занятие колдовством. Чтобы проконтролировать положение, инквизитор Валье год назад лично проинспектировал здешние места. Его энергичные расследования, пульсирующая жилка на лбу и глаза, налитые кровью, убедили местных жителей в том, что, посещая пещеры, они навлекут на себя несчастье.
Поэтому сейчас это место было самым безлюдным в округе, и Май воспользовалась всеобщим страхом, чтобы расположиться в верхней части грота, как раз там, где в стене был небольшой пролом в форме окна, служивший по утверждению инквизиторов амвоном, с которого дьявол обращался к ведьмам во время шабаша. Хотя Май по характеру была не из храброго десятка, она не боялась встретиться с духами или бесами, она знала, как с ними справиться. Ее больше пугали неистовость местных жителей, которые, по слухам, начали сталкивать в пропасть любого подозреваемого в колдовстве.
— Бросай всех подряд, и пусть Господь сам определит, кто из них праведник! — кричали они.
Днем Май спала в убежище среди скал, а ночью выходила, чтобы добыть пищи, набрать воды в речушке, бежавшей меж пещер, и заодно отправить Бельтрана на выпас. Поскольку образ жизни ее изменился, у Май появилась возможность шаг за шагом припомнить последние моменты их с Эдеррой совместной жизни, хотя это и не могло повернуть время вспять или помочь ей привыкнуть к новому положению дел, в реальность которого ей просто не хотелось верить.
В ночь накануне встречи с Голышом Май приснился один из тех беспокойных снов, которые поселяются в душе под видом яви. Ей приснилось, что Эдерры нет, что ее никогда и не существовало, что предыдущая жизнь была плодом ее фантазии, а на самом деле она одна как перст бродит себе по дорогам и в этой жизни никому до нее нет дела. Разве только человеку, превратившемуся в осла, который, если принять во внимание его состояние, вполне разумен, хотя иногда по вине своей ослиной половинки становится до ужаса упрямым. Она проснулась еще до рассвета, в поту и душевной тоске, и бросилась искать в переметных сумах Бельтрана все, что могло бы подтвердить существование Эдерры.
Себастьян де Одия по прозвищу Голыш тронулся обратно в Сугаррамурди, прихватив с собой свою досаду. Под мерный стук копыт пары лошадей он пытался разобраться в своих ощущениях. Его изводило нелепое чувство вины, которое навалилось на него в тот самый момент, когда он передал задержанных слугам инквизиции. Как вдруг неожиданно возникшее посреди дороги препятствие заставило его вернуться к действительности.
— Помогите мне, сеньор, — крикнула девушка, вставшая на пути его колымаги. — Нужна ваша помощь!
Себастьян с силой натянул вожжи, не сразу разобравшись, кто посмел преградить ему путь. Однако быстро понял, что стоявшее перед ним существо всего лишь диковатой наружности девчушка не более трех локтей ростом, и успокоился, осознав, что эту хилую особу с голосом писклявой птахи можно легко сбить с ног одним ударом кулака.
— Ради бога, сеньора! — воскликнул Голыш. — Вам повезло, что жизнь вывела меня на путь сговорчивости и благородства, потому как доведись вам повстречаться мне в ту пору, когда нервы и кулаки у меня никуда не годились, я бы вас уложил на землю одним ударом дубинки.
Май обернулась назад и посмотрела по сторонам, недоумевая, с кем это разговаривает возница, поскольку до сих пор по отношению к ней никто не использовал ни слова «сеньора», ни какое-либо иное обращение такого рода.
— Вы Себастьян де Одия, известный как Голыш?
Мужчина нахмурился, ему не нравилось, когда его так называли. А Май и не ждала ответа, она была уверена, что это он, и поэтому продолжила:
— Мне сказали, что ваша милость взялись отвезти обвиняемых в колдовстве. — Май старалась говорить спокойно, но тревога ее возрастала. — Мне нужно знать куда! Эдерра была с вами? Скажите мне, пожалуйста! Где она? Где она? Где она? — И девушка, впав в неистовство и покраснев от возбуждения, начала топать ногой, совершенно забыв о правилах хорошего тона.
— Так, что мы видим? — спросил себя Голыш, который в свете последних событий уже перестал чему бы то ни было удивляться. — Ваша милость наваждение или живой человек?
— Живой человек, конечно, — проговорила девушка, несколько обеспокоенная тем, что это кому-то могло показаться недостаточно очевидным. — Меня зовут Май де Лабастиде д’Арманьяк. Мне сказали, что извозчик Себастьян де Одия — единственный, кто может подсказать мне, где находится моя няня. Ведь ваша милость и есть Голыш, правда? Правда? Где Эдерра?
— Да, я Себастьян де Одия, и мне, конечно, известно, где сейчас Прекрасная. Я забрал ее в Сугаррамурди, а с нею еще пять человек. До этого мы побывали в Урдаксе. Там задержали четверых. — Он вздохнул, возвел глаза к небу, поскреб в затылке и пояснил: — Что до меня, сеньора, то этот вопрос о дьявольских сборищах уж очень меня смущает. Наше семейство никогда не имело ничего общего с еретическими заблуждениями, которые нарушают покой селений и покой в доме. Так что, когда ко мне пришли слуги инквизиции и предложили работу — перевезти колдунов в моей повозке, я наотрез отказался, поскольку на кой черт мне лезть не в свое дело. Вот что я им сказал. Или вы так не думаете, сеньора? — спросил он, однако не дал Май времени сподобиться на ответ и пустился в объяснения: — Известно, что ведьмы обладают сверхъестественными способностями и что для этого они используют близкие отношения с Левиафаном. Об этом мне много всякого порассказали, да я и сам о многом догадывался. — Он сделал лицо человека осведомленного. — Например, что они умеют летать. Или могут превратить тебя в курицу, или в букашку, или в чучело, если им вздумается. Они могут заколдовать мою телегу. — Он сделал паузу, но прежде, чем Май успела вставить слово, продолжил: — Или навести порчу на скотину. Или навредить мальцам, или учинить пакость моей благоверной. Ну, она-то, положим, сумела бы отвертеться, потому как норов у нее упрямый, и не знаю, справились бы они с ней. На самом деле это моя супружница, повелительница моего сердца и всего остального тулова, накажи меня Бог, если скажу, что это не так, первая же и завопила, что и речи не может быть о том, чтобы перевозить по дорогам Господа или дьявола, говорю это на всякий случай, этих прислужников Сатаны! Потому что из-за этого нам придется мучиться в чистилище. Однако, когда сеньоры инквизиторы посулили нам хорошие деньги, она мне сказала… — Тут Голыш изменил голос на женский, подражая жене: — Ведьмы не представляют опасности, если инквизиторы будут поблизости, а коли случится так, что, желая отыграться, они превратят тебя в букашку, я найду того, кто вернет тебе человеческое обличье за деньги, которые заплатит нам инквизиция. А заодно смогу починить крышу, которая рассыпается на части, потому как ты пальцем о палец не хочешь ударить ради домашнего благополучия.
— Не так-то просто вернуть человеческое обличье заколдованному, даже не думайте, — ввернула Май, с сожалением глядя на Бельтрана, однако Голыш продолжал свой рассказ:
— Дело в том, что колдуны, которых я перевозил, меня не заколдовали, и кто-то мог бы воскликнуть: «Вот, мол, и радуйся!» И были бы правы, но нет, это-то, пожалуй, хуже всего. Потому что они ничего не сделали, понимаете, сеньора? Совсем ничего, ничегошеньки… — И он все повторял «ничего-ничегошеньки», закрыв глаза и разводя руками.
— Понимаю. — Май начала опасаться, что великан не в своем уме, и отступила на пару шагов.
— На самом деле они вели себя как обычные люди. Ели, пили, справляли нужду как обычно, ну, вы меня понимаете? Как всякий тутошний житель, и я видел, как они плакали, слышите. Плакали от страха перед тем, что с ними будет. И никто не удрал от меня по воздуху, не обернулся котом, чтобы улизнуть под покровом ночи, и дьявол не пришел к ним на выручку как своим подданным. Я видел, они молились. И не думайте, что дьяволу, самому Господу всемогущему, от которого, как все твердили в один голос, они отреклись. — Он опустил глаза и чуть слышно проговорил: — Не знаю, что и думать.
В тот момент девушке стало его ужасно жалко. Она вдруг ощутила, как он страдает, словно от него исходил запах угрызений совести.
— Мне попала соринка под веко, не подумайте, что это слезы, — пояснил Голыш, вытирая глаза. — А тут еще под конец некоторые вручили мне кое-какие личные вещи, чтобы я передал их родственникам. — Он слез с козел и принялся искать что-то в задней части повозки. Нашел деревянную шкатулку с
