девушка решила поскорее удалиться с площади, пока этот ужасный Саласар не приказал ее схватить и бросить в темницу.
Аутодафе продолжалось два дня. Понадобилось еще два, чтобы окончательно погасли огни костров, а город освободился от приезжих. Этого времени оказалось более чем достаточно, чтобы Май стало ясно: путеводная нить, которую вручил ей Голыш, сообщив, что доставил Эдерру в здание трибунала инквизиции в Логроньо, оборвалась. Она опять осталась ни с чем и в еще более отчаянном положении, поскольку не знала, умерла ли Эдерра в тюрьме в результате эпидемии, или она все еще жива и томится в какой-нибудь темнице.
Ей не оставалось ничего иного, как набраться смелости, пересечь площадь Святого Франциска и обратиться к охраннику у дверей трибунала. Где взять силы на такой поступок, она не знала. До сих пор все дела, требовавшие мужества и решительности, брала на себя Эдерра, однако теперь выбора не было. Она была уверена, что если и существовал на свете человек, который мог сказать ей, входила Эдерра в эту дверь или выходила, будучи живой или мертвой, так это стражник при входе.
Май вынырнула из тени арки, осторожно ступая, пересекла площадь вместе с Бельтраном, трусившим у нее за спиной, и остановилась перед человеком, который искоса смотрел на нее с недружелюбным видом. Она сжала кулаки и, уставившись в пол, поскольку не решилась взглянуть ему прямо в глаза, выпалила, отбросив всякие церемонии, потому что ей больше не было дела до осторожности:
— Где Эдерра?
— А ты кто такая? — спросил ее стражник с бесконечным презрением.
— Ее привезли сюда. Несколько месяцев назад. А на аутодафе ее не было. И я не знаю, где она и где искать дальше. — Она нахмурила брови, а нижняя губа у нее задрожала.
Стражник огляделся: не наблюдает ли кто за тем, как он тут разговаривает со столь жалким существом.
— Кое-кто захворал и преставился, — прошептал стражник, глядя перед собой.
И тогда горе вырвалось у нее наружу, и она начала яростно топать ногами, сжав кулаки, и завыла, точно зверь лесной.
— Ладно, ладно. Да замолчи ты! — сказал стражник, движимый скорее желанием прекратить шум, нежели сочувствием к горю девушки. — Как, говоришь, имя той, которую ты разыскиваешь?
— Эдерра Прекрасная. Ее прозвали так за красоту, — ответила она, пытаясь сдержать рыдания.
Стражнику не понадобилось заглядывать в архивы, поскольку он сразу ее вспомнил. Прекрасная, как Божье дыхание, наполняющее наше существование благодатью, а воздух ароматом цветущего луга. Но тут громкие стенания девчонки-оборвыша вывели его из задумчивости.
— Перестань ныть! — приказал он, потому что ее вой уже начал привлекать внимание прохожих. — Прекрасной здесь уже нет. Ее не так давно выпустили. Улик против нее оказалось недостаточно, вот и освободили. Ее продержали всего пару недель.
— Вы уверены, сеньор?
— Как я мог забыть? Я же стоял в дверях, когда она выходила. Сказали, что в темнице развелись вши, и арестованным пришлось остричь волосы, так что она вышла наголо остриженной, повязала на голову какой-то платок. Думаю, из кокетства предпочла, чтоб не видели ее с голой, словно дыня, головой. Жаль, потому что ее рыжие волосы…
— Она не была больна? — Май прервала его, как только при воспоминании о гриве Эдерры он возвел глаза к небу.
— У нее была забинтована нога, и она слегка хромала. Вышла поспешно, даже не посмотрела в мою сторону, — сказал он с видимой досадой.
— Вы видели, в какую сторону она направилась?
В тот момент, когда стражник указывал ей пальцем на север, из глубины здания донесся шум. Ворота дворца инквизиции распахнулись, из них выкатило несколько карет. Стражник успел оттолкнуть Май в сторону, прежде чем она угодила бы под колеса, и бедняжка очутилась на земле. Девушка быстро вскочила, стараясь разглядеть сидевшего в карете, однако красные бархатные занавески на окнах были задернуты и, хотя она пару раз подпрыгнула повыше, ей не удалось ничего увидеть. Кареты исчезли, свернув на соседнюю улицу.
— Кто ехал в этой карете? — спросила Май, отряхивая подол юбки.
— Ты все еще здесь?
— Да.
— Ты напрашиваешься на неприятности, когда суешь нос куда не просят. Гляди, а то я сам тебя посажу под замок за то, что ты тут меня донимаешь.
— Ваша милость, вне всякого сомнения, имеет все основания для этого и вправе так поступать, поскольку мне, возможно, есть дело до человека, который едет в этой карете. Потому что может статься, что… Да откуда мне знать! — Май не скрывала своей радости. Эдерра была на свободе, за воротами тайной тюрьмы, и теперь оставалось только найти другую нить, потянув которую можно будет до нее добраться. — Вдруг это подсудимый едет, которого освободили, или высокая персона. Или, кто знает, может, кареты едут за кем-то порожняком. Или может…
— Алонсо де Саласар-и-Фриас, инквизитор Логроньо, вот кто там был, — выпалил стражник, чтобы эта суматошная наконец умолкла. — Он ехал в этой карете, потому что на севере все еще водятся ведьмы, которых предстоит выловить. А теперь исчезни, пока я не передумал и не отправил тебя в темницу пинком под тощий зад.
— Алонсо де Саласар-и-Фриас, — чуть слышно повторила Май, с улыбкой отходя от двери. — Снова он.
И заторопилась. Вскочила на спину Бельтрана и решила отправиться вслед за инквизитором, куда бы он ни направлялся. Она хорошо знала Эдерру: если та проведала, что святая инквизиция намерена продолжить свою охоту за ведьмами, ее не может не волновать опасность, которая угрожает им с Бельтраном. Незаконная дочь нечистого и человек, превращенный в осла с помощью колдовских чар, предоставляли отличный повод, чтобы устроить новое аутодафе. Наверняка Эдерра будет вести наблюдение за инквизитором, и, таким образом, они с Бельтраном непременно ее найдут. Грозный Саласар и его подручные стали для нее единственной зацепкой. В этот момент ее не волновало, что Саласар жесток и опасен, теперь именно он и его свита превратились в нить, которая приведет ее к дорогой Эдерре.
Однако за те несколько недель, в течение которых Май неотступно следовала за Саласаром, не вполне ортодоксальные действия инквизитора Логроньо ее несколько озадачили. Даруя прощение тем, кто признавался в предосудительных сношениях с дьяволом, Саласар занимался тем, что упорно доказывал кающимся, что они никогда не видели ни Сатану, ни кого-либо из его приспешников и что на самом деле их вводило в заблуждение их же собственное буйное воображение. Однажды она увидела, как инквизитор погладил по головке пятилетнего малыша: тот плакал, потому что родители заставили его сказать, что он-де помощник дьявола. Он поцеловал малыша в лоб и подарил ему леденец, а родителям сказал, что, ежели будут пугать ребенка рассказами о ведьмах и демонах, он лично препроводит их прямиком в темницу, чтобы они узнали, что значит настоящий страх.
Май не запомнила, в какой именно момент это случилось, только она поняла, что Саласар начал ей нравиться и что теперь, после нескольких недель упорного преследования, она перестала его бояться.
Иньиго пришел в себя, когда солнце уже взошло. Голова у него раскалывалась от боли. Он с трудом поднялся, обеими руками опираясь на дерево, которое служило ему спинкой на протяжении нескольких часов, пока он был без сознания. Ему стоило невероятных усилий сосредоточиться и вспомнить, кто он такой, где находится и что делает в глухом лесу. Он отыскал обратную дорогу скорее благодаря инстинкту, нежели знанию, и на заплетающихся ногах добрел до здания, в котором инквизитор с помощниками расположились в Сантэстебане, как раз в тот момент, когда группа людей, обеспокоенных долгим его отсутствием, готовилась отправиться на поиски.
— Я видел голубого ангела, — пробормотал он, растерянно улыбаясь, и это было единственное объяснение, которое он успел дать Саласару, падая без чувств ему на руки.
Ему удалось изложить более или менее внятную историю только после того, как он проспал четырнадцать часов кряду, проглотил омлет из двух яиц с салом, кусок яблочного пирога и сделал добрый
