— Сделаем все, что в наших силах, — ответили в один голос Валье и Бесерра.
Саласар заметил, что с его помощником Иньиго де Маэсту творится что-то неладное. Тот целое утро с опущенной головой расхаживал по коридору, ведущему в патио, время от времени выглядывал на улицу, горестно вздыхая и прижимая к груди Библию, словно в ней заключалась последняя надежда на спасение. Послушник опустился на одну из скамей, стоявших в коридоре. Над ней висел крест из орехового дерева, на котором под табличкой с надписью INRI[8] застыл в муках бледный распятый Христос из слоновой кости. Иньиго просидел там несколько часов, глава за главой пролистывая священную книгу, то бормоча под нос священные тексты — видимо, затверживая их наизусть, — то глядя вдаль остановившимся взором.
Во время обеда Саласар подвел итог событиям, произошедшим за время их путешествия, главным образом для того, чтобы растормошить послушника. Он рассказал о письмах, показавшихся ему несколько резкими, от коллег из Логроньо, о посланиях главного инквизитора, который поддержал все его решения. И слава Богу, если бы не он, могло быть худо, потому что Валье и Бесерра, которые вроде бы должны были им помогать, делают все возможное, чтобы противодействовать их Визиту, неверно информируя о положении дел городских уполномоченных. Знать бы только, чего они этим добиваются.
Саласар сделал паузу, скосил глаза на молодого человека, надеясь, что тот заинтересуется его комментариями и кинется к нему с вопросами. Он даже был готов позволить тому отпустить одну из своих шуточек, но этого не произошло. Иньиго молча просидел весь обед, занимаясь пересчетом горошин на тарелке — по одной, по две, по три и опять сначала, пока не попросил разрешения удалиться, так и не поднеся ни разу ложки к своим розовым устам серафима. Саласар, который разбирался в симптомах, указывавших на душевные сомнения, вышел следом и остановил его в коридоре.
— Иньиго!
— Слушаю, сеньор.
— Полагаю, у тебя уже все готово к тому, чтобы в скором времени отбыть в Элисондо.
— Да, да, сеньор. — Иньиго замолчал, и Саласар указал взглядом на Библию, который молодой человек держал под мышкой.
— Ты нашел ответ, который ищешь?
— Я не всегда ищу ответы, — ответил послушник. — Иногда я хочу найти только фразу, слово, мысль, которая позволила бы мне не чувствовать себя таким одиноким, которая свидетельствовала бы о том, что кто-то еще до меня, в какой-то момент времени, уже себя так чувствовал. Порою я не могу описать, что со мной происходит, и Библия помогает мне это понять.
— Это замечательный способ, Иньиго, чувства не принадлежат исключительно одному человеку. Любовь, ненависть, удовольствие, горе конечно же взволновали много душ еще до нашего прихода в этот мир. И что же, — Саласар вновь бросил взгляд на Библию, — говорится там о ком-нибудь, кто пережил то же, что и ты?
Иньиго печально вздохнул, открыл книгу, отыскал страницу и, держа перед собой, не зачитал, а ограничился тем, что просто бесстрастно процитировал ее, глядя в глаза Саласару.
— К Римлянам 7:23, 24, — пояснил он, перед тем как начать. — «Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?»
— Дорогой Иньиго, душа человеческая есть субстанция хрупкая и слабая. Самый прекрасный ангел Господень, его любимец, однажды восстал против него, и дело дошло до того, что его уже нет рядом с ним. Если пал ангел, как же нам, бедным смертным, не мучиться сомнениями? Но успокойся, Иньиго, важно не то, что твое тело подвержено слабости, а что твоя душа борется. Не изводи себя, Иньиго, мне нужно, чтобы ты выспался, чтобы ты помог мне с расследованием. — И потрепал послушника по безбородой щеке, взглянув на него с отеческой нежностью.
У Саласара сложилось впечатление, что Иньиго очень на него похож, хотя он был вынужден признать, что молодой человек отличался более приветливым нравом, и он от всей души пожелал, чтобы жизненные невзгоды не ожесточили юношу, как это когда-то случилось с ним самим.
Разговор прервался, потому что Саласару передали, что кое-кто желает срочно с ним увидеться. Это была дочь покойной Хуаны де Саури; она отказалась войти в зал допросов и ожидала его, стараясь остаться незамеченной, в темном углу между входом и освещенным патио резиденции. Она была в строгом трауре, на голове платок; она прикрывала рот шарфом, и в результате лица почти не было видно.
— Что вам угодно? — Саласар был удивлен неожиданным визитом.
— Она, моя мать, боялась, — сказала она вместо приветствия. — И я тоже…
Дочь Хуаны де Саури рассказала инквизитору о том, что ее мать была серора, так в этих краях называют своего рода помощницу в церкви, которая берет на себя заботу как о доме священника, так и о церкви. В прошлом году, когда дьявольская зараза охватила всю округу, священник Боррего Солано убедил ее в том, что она может помочь исправить ужасное положение, если даст показания в резиденции святой инквизиции против тех соседей, за которыми вот уже несколько лет ходила слава колдунов. Хуана колебалась, однако по инициативе Боррего Солано ее вместе с другими примерными прихожанами специально для этого отвезли в Логроньо. Хуана, будучи не из храброго десятка, услышала о прегрешениях, в которых обвинялись люди, жившие с ней рядом по соседству, и согласилась выступить против них, не имея никаких доказательств, абсолютно уверенная в том, что священник не стал бы просить ее о чем-то таком, что могло идти в разрез с Божьим Законом.
— Однако, сеньор, она была такой хорошей женщиной, что вскоре раскаялась в содеянном, — дочь Хуаны заплакала, — хотя было уже поздно. Приговоры уже зачитали и, в общем, остальное вам известно. Моя мать не могла спать по ночам, говорила, что слышит крики осужденных, сжигаемых на костре; они указывали на нее пальцами, объятыми языками пламени, и кричали: «По твоей вине, по твоей вине…» Ее замучили угрызения совести… Она просила совета у священника, но тот заверил ее, что все в порядке, что она поступила правильно, а я сказала ей, чтобы ее успокоить, что раз священник так говорит, нет причин ему не доверять, но напрасно… Она не изменила мнения. Стала настаивать на том, чтобы отозвать свои показания. Вот почему она хотела поговорить с вашей милостью… Поэтому-то и просила о встрече. Она хотела сообщить вам о том, что все, о чем она заявила год назад, было неправдой, что она никогда не видела колдунов и тем более Сатану. Она хотела получить отпущение грехов, чтобы отдохнуть, чтобы приговоренные — и ее совесть — позволили ей спать по ночам хотя бы пять часов кряду.
— Почему ты не рассказала мне об этом в прошлый раз, когда я тебя навестил? — поинтересовался Саласар.
— Я боялась. Думали, что она… Ее душевные терзания… Что, возможно, она могла принять неправильное решение… Вы же понимаете, лишить себя жизни. Но я не верю! Моя мать не могла так поступить. Не может этого быть… Это наверняка они… Они…
— Кто они? — спросил Саласар.
— Месть колдунов, как говорит священник Боррего Солано. — Она перекрестилась и начала шарить в кармане передника. — Моя мать кое-что оставила вашей милости. Я уже сообщила об этом священнику Боррего Солано, и он посоветовал мне не передавать этого вам. Я собиралась последовать его совету и порвать это. Не знаю… Но тут я подумала, что, может, тогда душа ее обретет покой в лучшем мире. — Она протянула ему лист бумаги небесно-голубого цвета, на котором сверху можно было прочесть: «Вручить Алонсо Саласару-и-Фриасу».
— Твоя мать умела писать?
— Священник научил нас обеих.
— Но здесь только мое имя. — Саласар осмотрел листок со всех сторон. За исключением его имени, четко написанного вверху, читать было нечего. Лист была чистым. — Точно ли, что было только это?
— Точно.
Женщина направилась к двери, и, когда она была уже на выходе, Саласар ее остановил.
— Простите, я опять вынужден задать вам этот вопрос: ваша мать действительно не хромала при ходьбе?
— Уверяю вас, что нет, и на этот раз мне нечего от вас скрывать. Я вам уже обо всем рассказала.
