Бельтран провел всю ночь, дожидаясь Май под окнами резиденции, и, когда увидел, как она приближается легкой походкой, словно приветливый летний ветерок, понял, что с ней случилось что-то важное. Девушка обняла его морду, с нежностью заглянула в черные глаза и глубоко вздохнула. Затем взобралась к нему на спину, легла грудью ему на шею, погрузившись лицом в родной запах, исходивший от гривы, и шепнула на ухо, чтобы он направлялся в сторону леса. Образ юноши остался запечатленным в ее памяти, она все еще ощущала его тело, видела его покрытую бисеринками пота кожу. Ей казалось, что в мире не существует более замечательной материи, чем та, из которой созданы его волосы, кожа, ногти, ресницы.
Ей захотелось завладеть всем его телом, его мыслями, узнать о нем как можно больше. Ее интересовало, какой у него любимый цвет, кто его родители, где он вырос. Хотелось узнать, как его зовут, потому что она была уверена, что, если тихонько произнести имя, можно завладеть частицей души человека. Ее тянуло поговорить о том, что она чувствовала, облечь в слова то, что было всего лишь эмоциями. Кто-то должен был объяснить ей, что происходит, и тогда она вспомнила об Эдерре, своей наперснице. Именно общение с ней было целью ее жизни, и вдруг она на какое-то время об этом забыла. Май испытала потрясение. Она слышала и о любви, и о любовном ослеплении, но не представляла себе, что дело может зайти так далеко.
Она приподнялась, глубоко вздохнула, а потом постепенно выпустила воздух, чтобы прийти в себя, и вспомнила о своих планах. Накануне она проведала о том, что миссия Саласара направляется в Элисондо. Она подумала и решила, что за это время успеет заехать в Урдакс, чтобы выполнить данное Голышу обещание, передать кому надо наказы осужденных, и вновь встретиться с Саласаром и его свитой. Авось кто-нибудь из родственников казненных даст ей какую-то ниточку, какую-то зацепку, сведения, хотя бы деталь, которая укажет ей путь к Эдерре. Она схватила поводья Бельтрана и подбодрила его:
— Давай, Бельтран, у нас с тобой есть дела. Нам туда, — сказала она, указывая на узкую тропинку, уходящую влево от дороги.
Она вдруг осознала, что самостоятельная жизнь превращает ее в более смелого и проницательного человека, что она сама научилась обращать внимание на мелкие детали, подсказывавшие ей, куда ведет дорога. Они позволяли ей определить, где север, предвидеть погоду или приводили к ягодному месту либо к пещере, в которой можно укрыться. Она становилась все сообразительнее, наверное, Эдерра ею гордилась бы, если бы увидела все эти изменения.
Дом, в котором жила Эстевания де Петрисансена вместе с мужем, находился в окрестностях Урдакса. Это было скромное и ослепительно-белое каменное строение с зелеными окнами, расположившееся на вершине холма на пару с огромной столетней бузиной, которая бросала на землю тень перед самой входной дверью. Во всем здесь была видна хозяйская рука, на клумбах вокруг дома все еще росли и лаванда, и анютины глазки, однако за время многомесячного отсутствия Эстевании все вокруг успело зарасти бурьяном, нарушившим равновесие в пользу хаоса.
Дверь, как это было принято в здешних краях, была разделена на верхнюю и нижнюю половины, обе плотно закрытые. Май тихонько постучала в нее костяшками пальцев и немного подождала, переминаясь с ноги на ногу. Она почувствовала где-то под сердцем истому ожидания, переросшую в нетерпение и желание снова постучать в дверь, уже сильнее. Не добившись ответа, прислонилась носом к окну, прикрыв лицо руками, чтобы не мешали солнечные блики, и попыталась взглядом проникнуть внутрь дома, погруженного в темноту, в надежде уловить какой-нибудь признак жизни.
— Если ты пришла к Эстевании, то опоздала, — раздался у нее за спиной хриплый мужской голос. — Мы ее потеряли.
Увидев говорившего, она предположила, что это муж Эстевании, потому что на нем был обычный наряд вдовца, пребывавшего в глубоком трауре: черная одежда с головы до ног. Единственным цветным пятном в его одежде был шейный платок в синюю клетку, если не считать красовавшихся на ногах темно- рыжих кожаных абарок, так любимых здешними крестьянами. Это был крупный мужчина, лет около сорока, с сильными жилистыми руками. Эдерра не раз говорила, что может сказать, чем занимается человек, едва взглянув на его руки. Однако Май предпочитала незаметно понюхать воздух, потому что ей было легче определить род занятий людей по запаху, а от этого человека исходил запах мокрой земли, свежего шпината и непроросших семян.
— Что тебе надо? — спросил он, глядя на Май сверху вниз.
— Один человек, оказавшийся в последние мгновения рядом с вашей женой, поручил мне кое-что вам передать. — Май бросилась искать в сумах Бельтрана деревянную шкатулку с металлическими уголками. Хуанес, нахмурив брови, выжидающе смотрел на нее. — Вот, возьмите! Эстевания оставила это вам. — Она протянула ему прядь волос, перевязанную зеленой ленточкой.
Хуанес крайне бережно взял ее двумя пальцами. Положил на свою мозолистую ладонь и погладил; две огромные слезы поползли по его щекам. Май в этот момент почувствовала зависть к этим его слезищам: умей она плакать, она зарыдала бы вместе с ним, разделила бы его горе, его одиночество. Она сказала бы ему, что очень хорошо понимает, как он сейчас себя чувствует, они товарищи по несчастью, что все это было чудовищной ошибкой, вот ведь какая несправедливость, столько плохих людей в мире творят зло, а досталось-то им обоим. И вот так она бы проплакала и проговорила, кляня судьбу, с этим человеком все утро, весь день и всю ночь, пока не наступил бы день, а то и вовсе до скончания века. Однако она хранила молчание, глядя на него и не нарушая этого мгновения тишины, потому что не была уверена в том, что совершенно незнакомого человека могут по-настоящему интересовать ее чувства.
— У моей Эстевании были очень красивые волосы… — Великан всхлипнул и тут же вытер нос рукавом. — Спасибо, что ты принесла мне эту малость. Хочешь зайти на минутку выпить чаколи?[9]
— Нет-нет, спасибо.
— Входи и закрой дверь, — приказал он.
Май не хотелось отказывать ему в такой драматичный момент, как этот, и она прошла за ним в дом.
— Значит, моя жена передала это для меня? — сказал он, ставя на стол стаканы для вина.
— Она передала это человеку, который отвозил ее в Логроньо, а тот поручил мне передать это вам. — Май осматривала дом, обводя взглядом вокруг. Она почти ощущала едва уловимое присутствие затаившегося в углу призрака Эстевании, который благодарил ее за то, что она сделала.
— Садись! — Хуанес указал ей на стул и смотрел на нее краем глаза, пока она усаживалась. — Люди плохие… Плохие, плохие, плохие. Много завистников, много, вот, — сказал супруг Эстевании; у него было выражение лица человека, который знает, о чем говорит. — Люди тебе не прощают, когда у тебя все хорошо. Ты со мной согласна? — Май кивнула, вовсе не уверенная в том, что понимает вопрос. Он продолжал: — Я этого не понимаю. Знаешь что? Я, когда у кого-то из знакомых все идет хорошо, радуюсь. Я мыслю так, что если у человека все в порядке, нет причин для того, чтобы то же не случилось со мной. Но большинство людей не таковы. Многие думают, что, если они тебе испортят жизнь, у них самих все наладится. — Мужчина одним глотком осушил стакан, прижал подбородок к груди и посмотрел на нее исподлобья, водя указательным пальцем по краю стакана. — Тебе уже рассказали обо всем, что произошло, не так ли?
— Если честно… обычно люди не часто заводят со мной разговор.
— Они все врут!
Судя по всему, Хуанес не слишком прислушивался к объяснениям Май и продолжил свой монолог:
— Моей жене иногда — только иногда — нравилось встречаться с Марией де Эчалеку и с Грасией де Итуральде. Эти две дружили с самого детства. Но затем Грасия вышла замуж за одного мерзавца, а замарались мы все. Он заслуживает всего того, что с ним происходит, креста на него нет! — Он изобразил отвращение и налил себе вина. — Пей! — потребовал он и подождал, наклонив бутылку, когда девушка допьет до конца, чтобы наполнить стакан.
Май машинально, залпом выпила молодое баскское вино: приказы, отдаваемые твердым тоном, как правило, лишали ее способности к сопротивлению. Ей пришлось зажать рот ладонью, потому что ее сразу затошнило. Она сделала усилие над собой и проглотила золотистую жидкость, и тут же ее бросило в жар, сменившийся вскоре ознобом.
