близко.
— Остановитесь, нечестивцы! — крикнула Хуана, размахивая перед собой крестом, как щитом веры.
— Не дури, это нас не остано…
Но не успело козлоподобное страшилище закончить фразу, как Хуана зажмурила глаза и, покачнувшись, рухнула в пустоту. Дьявол успел-таки схватить ее за запястье, однако та вырвала руку и полетела с моста вниз, а он остался стоять с крестом в руках. Женщина тут же пропала в черных водах реки, сомкнувшихся над нею с едва слышным всплеском.
— Ну и дела! — крикнул парень с бельмом на глазу, не зная, то ли ему смеяться, то ли плакать.
— Что же теперь делать? Нам было велено обойтись без трупов, — с досадой произнесла женщина постарше.
Все четверо с ошеломленным видом смотрели вниз, надеясь, что Хуане все-таки удастся всплыть на поверхность, однако, судя по всему, она сразу же пошла на дно из-за камня, привязанного к ноге. Козлоподобный с яростью швырнул на землю окровавленный крест и вытер руку о камень парапета.
— Уходим отсюда, — процедил он с брезгливым выражением лица, — и как можно скорее.
В то утро, когда тело Хуаны де Саури было найдено в реке — она плыла лицом вниз, — инквизитор Алонсо де Салазар-и-Фриас находился в городе Сантэстебане уже одиннадцатый день. Он сам недрогнувшей рукой сделал запись об этом событии в путевом дневнике, не подозревая о том, что его записям суждено два века пролежать в подвале, пока инквизиция не будет упразднена и кто-то сможет их прочесть. К тому времени Саласар уже перестал разделять общепринятые взгляды и мнения, однако благодаря его невозмутимости и удивительной скрытности никто об этом не догадывался, и он по-прежнему пользовался доверием в высших кругах инквизиции.
Поэтому, когда выяснилось, что после аутодафе в Логроньо с колдунами так и не удалось покончить окончательно, Верховный совет, не колеблясь, направил его с инспекцией на север Наварры и Гипускоа в Стране Басков. После долгих размышлений было решено, что единственным способом покончить с отвратительной бесовской сектой было присутствие в указанном районе сурового инквизитора.
Никто не подходил для этой цели лучше, чем Алонсо Саласар-и-Фриас, неизменно уверенный в себе, всегда владеющий ситуацией. Он производил неизгладимое впечатление своим внушительным видом: росту был высокого, широк в кости, длинноногий, и руки него тоже были длинные, с тонкими, расширяющимися к концу пальцами. На лице его сразу бросался в глаза выступающий подбородок. Саласар имел привычку ходить быстро, по-военному чеканя шаг, и полы его сутаны развевались при этом по воздуху, словно крылья. Если кто-то в этот момент пытался с ним заговорить или пообщаться, то ему оставалось только поспешать за ним рысцой, потому что Саласар не имел привычки сбавлять ход ради кого бы то ни было, а тем более приспосабливаться к норову спутника.
Он всегда смотрел людям в глаза, уверенный в том, что никому не под силу заставить его отвести взгляд, уличив в чем-то недостойном. Определение инквизитор[4] подходило к нему как нельзя лучше.
Саласар во всем старался дойти до сути, нередко и себя самого подвергая умозрительному допросу. Его дотошность часто приводила к тому, что он находил в показаниях подозреваемых некую лазейку, неточность, свидетельство или обстоятельство, которые лишали его уверенности в собственной правоте. Иногда он готов был сомневаться даже в собственном существовании. Поэтому главный инквизитор и решил, что никто лучше его не подходит для выяснения истинного положения дел в затронутых бедствием северных провинциях.
Тревожные события последнего времени, нарушающие покой и порядок этого северного края, начали не на шутку беспокоить правителей королевства. Урожаи гибли из года в год. Там, где раньше зеленели необозримые поля спаржи, теперь с трудом можно было обнаружить пару-тройку увядших, уродливо искривленных ростков, да и те в итоге погибали под очередным градом. Гром и молния стали обычным делом, однако от этого они не переставали наводить ужас на население. И никто не сомневался, что эти гремящие перуны вылетают из кузницы самого дьявола.
Домашние животные словно посходили с ума. Куры несли пустые яйца, а если хозяевам и удавалось отобрать у них хотя бы одно полновесное, то внутри обнаруживали черную зловонную слизь. Собаки перестали стеречь дом и чуть что забивались под кровать, а при попытке вытащить их оттуда делали под себя от страха. Кошки испуганно таращились в пространство перед собой, а затем без всякой видимой причины начинали жалобно мяукать, ероша шерсть и выгибая спины. А коровы давали кислое, никуда не годное молоко.
Родители взывали о помощи, поскольку их дрожащие дети рассказывали, что по ночам, когда они засыпали, ведьмы забирались к ним в окно и уносили на шабаш, где вручали им прутик и заставляли пасти стада жаб, разодетых в праздничные платья. И этим-то жабам ведьмы выказывали такое почтение, словно это были их ангелы-хранители. Перепуганные отцы и матери ночи напролет не отходили от заколдованных детей, мешая им заснуть, однако стоило им притупить бдительность, а детям начать клевать носами, как ведьмы снова их похищали. В результате дети с ревом и плачем начинали признаваться, что успели побывать с ведьмами на шабаше даже в том случае, если засыпали на всего на минуту-другую. Народ требовал от церкви оказания духовной поддержки, однако бедствие приобрело такие размеры, что ее сакрального авторитета и способностей к чудотворению оказалось явно недостаточно, чтобы успокоить население.
Приходской священник Веры отправил в адрес трибунала Логроньо письмо с настоятельной просьбой прислать ему подкрепление, поскольку ему-де уже три раза пришлось сажать под замок разъяренных родителей, чтобы удержать их от побиения подозреваемых камнями или от сожжения их домов вместе с обитателями. Кроме того, он предлагал инквизиторам собственное заклинание против нечестивых похитительниц детей и требовал официального и публичного признания своего сочинения в качестве действенного средства против дьявольских чар. Вот его полный текст:
Иисус Назареянин Царь Иудейский, а также великие слова Иисус, Мария, Иосиф.
Чтобы формула возымела действие, следовало написать ее на листе бумаги и оставить рядом с восковой свечой, травой, хлебом и святой водой в комнате детей, заставив их перекреститься на сон грядущий и после пробуждения, и при этом положить им на сердечко крест, приговаривая с особым чувством:
— Да будет Иисус всемилостив ко мне, грешному.
Поскольку дела шли так плохо, что дальше некуда, главный инквизитор Бернардо Сандоваль-и-Рохас стал подумывать о том, чтобы перевести трибунал на какое-то время в Памплону, где ведьмы бесчинствовали особенно рьяно. Хотя сам он склонялся к мысли, что обвинения в колдовстве часто используются для сведения счетов между соседями, нельзя было допустить широкого распространения слухов о том, что Антихрист и его подручные делают в Наварре все, что хотят, а главный инквизитор, дескать, и пальцем не хочет пошевелить.
Он направил четыре письма людям, которых считал наиболее сведущими в вопросах противодействия козням дьявола, испрашивая совета, как следует поступить в данной ситуации. Одно письмо он адресовал трем инквизиторам Логроньо, и оно содержало просьбу сообщить о положении дел в их регионе. Другое — Педро де Валенисия, выдающемуся гуманисту, здравость суждений которого снискала ему доверие короля Филиппа III. Еще одно послание было отправлено племяннику герцога де Лерма с просьбой высказать свои соображения по поводу того, в какой степени кризис, вызванный деятельностью еретической секты, угрожает королевской власти. И наконец, адресатом последнего письма стал епископ Памплоны Антонио Венегас-де-Фигероа, которого с некоторых пор многие соотечественники начали обвинять в неверии, так как он открыто заявил с амвона своей церкви, что собственное здравомыслие велит ему воспринимать колдовство не иначе как суеверие и обман.
Главный инквизитор проявил необычайное терпение, дождавшись ответов на все свои письма, и только после этого принял решение. Он издал эдикт о помиловании, согласно которому в течение следующих шести месяцев все колдуны, которые раскаются и клятвенно отрекутся от своих заблуждений, могут
