убийства зверское… кровь должна была рекой литься и во все стороны брызгать! Убийца ведь вынимал арматуру из тела! Вы говорили, обоих убили арматурой.
– Ну, обоих, и что? – Крайний не понимал, чего он хочет, а конвою дал отмашку, дескать, не уводите пока.
– Кровь должна попасть на одежду! И не только! Допустим от одежды можно избавиться, но туфли! Кровь должна быть на обуви… например на подошве… в швах… где каблук прибит… Значит, и в машине! Я же как-то приехал туда в два часа ночи и как-то уехал. Поскольку я таксую на личной машине, то и туда приехал на своей, так? А где вы видели убийцу, идущего на дело со сменной обувью? Если нет крови в моем автомобиле или в доме, то, извините, меня задержали напрасно!
М-да, грамотный. Крайний кивнул, мол, сделаем обыск. А его еще вчера осуществили. На радостях, что преступник в руках, забыли это сделать при задержании, а может, посчитали лишней тратой времени, имея столь мощные доказательства. Группу отрядили назад, правда, ни одной дополнительной улики найдено не было. Надо бы выяснить, насколько тщательно проверяли автомобиль и обувь.
– Санька! – тронула сестру за плечо Жанна.
– А! – вздрогнув, та захлопала глазами, как будто очнулась от гипноза и не узнавала место нахождения.
Санька устроилась на подоконнике, Жанна – на единственном стуле, изучая содержимое пакетов, ведь младшая сестра могла что-то нужное забыть, она, кроме моторов, тормозов и колес, ничего вокруг не видит, как пацан.
– Куда ты проваливаешься? – строго спросила Жанна. – И глаза у тебя воспаленные… Глеб обидел?
– Да прям! – фыркнула младшая, вдобавок ухмыльнулась: – Попробовал бы он обидеть… Не знаешь меня, что ли?
– Чего ж ты вся как комок? Задумываешься, не слышишь…
– Из-за работы, – солгала Санька. – Меня не хочет брать этот… Давид Наумович. Он меня терпеть не может!
– Он всех женщин, которые подходят к автомобилю с целью управлять им, не выносит, а ты вдруг заявила, что механик! Давид одну Зубровку терпит, но она же шваброй и метлой заведует, к машинам не подходит, только вокруг метет.
– Зубровка – это кличка? – машинально спросила Санька, лишь бы разговор поддержать.
– Угу, производная от фамилии Зуброва. Она пьяница, но безвредная. И смешная. Как-нибудь поболтай с ней – обхохочешься, она тебе такого наврет… Почему ты одна, где Глеб?
– Не знаю… – задумчиво проговорила Санька, но спохватилась и оплошность исправила: – Его вызвали. Срочно! За ним приехали и… А я на его тачке теперь разъезжаю, Глеб сделал доверенность… Уф, я здесь задохнусь. Пойдем на воздух, погуляем?
– Мне нельзя долго ходить, можно только лежать. А где теплые носки? Я же говорила, здесь прохладно. И кофту ты забыла.
– Ой, прости, прости… – спрыгнув с подоконника, затарахтела Санька. – Привезу. Сегодня же. Ну, раз тебе предписано лежать… я поеду, а?
– Не забудь привезти кофту и носки.
Санька выбежала из больницы, села в автомобиль, завела мотор… а куда ехать? Страшней вчерашнего дня в ее жизни не было. Глеба арестовали, шьют ему убийство, обыск – это отдельная песня. Какая, к черту, песня! Это стон с воплем вперемешку. Как стыдно было… ведь позвали соседей, то есть понятых. А если те родителям Глеба сообщат? Отец его и мать переселились на дачу, отдав трехкомнатную квартиру сыну и невестке, сюда не приезжают, Глеб их навещает. Придется Саньке и туда ездить, и лгать, лгать…
Ее руки работают автоматически, не заметила, как отправилась в путешествие – разве это дело? Санька сосредоточилась на дороге, а мысли все равно крутились: куда ей податься, да и вообще, что делать в этой непростой ситуации? Действительно, непростой! Друзей в городе – ноль, знакомых – ноль, так что помочь даже пресловутым советом некому. Но есть коллеги Глеба, пусть лучше они узнают правду от нее, заодно подумают, чем ему помочь, а на первых порах помогут ей, Саньке. Вот теперь она знает, куда ехать.
3
Юрий Петрович изумился, когда в кабинет вошли две молодые женщины, одна приятельница, а вторая – жена убитого Рудольфа Хоруженко. Он собирался сам навестить вдову, но ему сэкономили время, сдержав слово, – когда такое было? Приятельницу он попросил подождать в коридоре, начал с жены, но вначале присмотрелся к ней, ведь со второго взгляда человек, как кристалл, блестит новыми гранями.
Сегодня хорошенькая беленькая женщина произвела на него приятное впечатление, хотя была не в лучшей форме: глаза заплаканы и ввалились, окружены темными кругами, губы без помады, бледновата. Но все равно она какая-то домашняя и теплая, уютная и мягкая, чуточку глуповатая, но в понимании консерватора Крайнего это идеал жены, а идеал – редчайшее явление. Таким женщинам ума не нужно, ум им заменяет преданность, забота, трепетное отношение к семье. Но идеалу явно не повезло с супругом…
– Олеся… – Она представилась без отчества, тем самым разрешив ему обращаться к ней только по имени. – Вы говорили, будто ваш муж не имел врагов, хотя это еще надо проверить, а вот то, что его нашли… (м-да, жалко эту лапулю, но ничего не поделаешь) в компании красивой женщины, вас не смущает?
– Вы на что намекаете? – протянула она.
Когда таким обиженным тоном задают вопрос, ответ предполагается совсем не тот, что у тебя на уме, и ты чувствуешь себя дешевым сплетником. Однако такова судьба следователя: залезать в чужие постели, перетряхивать нижнее белье, и это не в переносном смысле. Ему показалось, что Олеся пребывает насчет мужа в абсолютном неведении до сих пор, и он постарался ослабить удар мягким тоном, подобрав щадящие слова:
– Ваш муж уехал из дома в девять вечера. Но, несмотря на срочную командировку, заехал к заместителю, у которой пробыл до момента убийства. То есть до двух-трех ночи. По всем признакам они собирались уехать вместе.
– Ну и что?
Намеков не понимает. Если б она видела постель, которую эта парочка не удосужилась заправить! Крайний вздохнул и продолжил:
– Вам не кажется, что между ними были… м… некие отношения?
Отчего-то не удается в лоб врезать, жалко эту, в сущности, девочку, его дочь и сын постарше будут. Видимо, старость все же ломает его, раньше он не задумывался о психологических травмах, опрашивая свидетелей и потерпевших. Тем временем Олеся, глядя на него с дочерней нежностью, ответила:
– Конечно, были. Ия работала у Руди, думаю, в командировки с ним ездила – что в этом такого?
– Почему же они не уехали сразу… э… в десять, в одиннадцать вечера, раз такая срочность? Почему до утра ваш муж в своем доме не мог подождать? Он это сделал у зама, а выехать они решили среди ночи, между прочим, ближе к утру. Почему?
– И почему?
– Уф, Олеся… – От неловкости, а также от ее непонятливости Крайний качнул головой и выпалил: – Может, у них были любовные отношения?
– Исключено.
– Почему?
По-дурацки диалог строится, одно и то же слово кидают друг другу, как теннисный мячик, Крайнего это стало раздражать. Но Олеся дала, в отличие от него, довольно толковый ответ, правда, заблуждений в нем – с гору Джомолунгму:
– Потому что Руди дорожил семьей, из-за нас он изводил себя работой. Никогда не было проблемой купить детям одежду, игрушки, а с возрастом игрушки становятся безумно дорогими. Руди только просил, чтоб я покупала качественные. Для меня он тоже не жалел денег. У меня три шубы, я на этом не настаивала, куда мне ходить в трех? Муж так захотел, он часто выбирал мне одежду. Отправлял нас на отдых в Турцию, Египет, а сам пахал. Мужчины, которые заводят любовниц, не тратятся на семью, я имею в виду не только деньги, а вообще… К тому же Ия замужем.
