подогнулись в коленях, и он свалился на грязный, липкий пол, в самое зловоние, в синий угарный чад. Веки налились свинцом, и он погрузился в темноту, глубокую, как омут…
Только слабый огонек одинокой лампады не позволил мраку поглотить его, удушить, прикончить. Сдирая колени и ладони в кровь, Мирон, задыхаясь и кашляя, полз на этот огонек. И, наконец, увидел: лампада горела перед образом архангела Михаила. Ногами архистратиг попирал дьявола, в левой руке держал зеленую финиковую ветвь, в правой – копье с белой хоругвью, на которой был начертан червленый крест.
А на стене над иконой будто солнечный луч высветил каменную надпись славянской вязью: «Прими оружие и щит и восстань в помощь Мою!» Мирон задохнулся от восторга. Его сердце услышало небесный призыв, это к нему относились таинственные слова.
Но только куда его звал Святой Михаил? На ратный подвиг, на великое служение небесного воинства?
Одно было ясно: архистратиг приказывал идти за собою.
Мирон с трудом перекрестился. Множество свечей зажглись перед иконами. А многоголосый хор пел сверху торжественно и величаво. Из-за спины Мирону подали кавалерийский палаш, и он, преклонив колени, поклялся на мече великою клятвой служить Вождю Небесному.
А затем взял оружие и пошел за Ним.
…Впереди засияло светлое пятно. Оно висело в воздухе и все приближалось, приближалось, пока не превратилось в ослепительно яркое небо, по которому бежали пушистые, как одуванчики, облака. Мирон в недоумении покрутил головой. Куда исчез чад? Почему так легко дышится? Но тут его губ коснулось что-то холодное, и рот наполнился ледяной, необыкновенно вкусной водой. Мало того, она потекла по подбородку, шее, пролилась на грудь…
Мирон открыл глаза. Небо не исчезло. Оно смотрело на него сверху, безоблачное, омраченное лишь редкими, как кисея, лохмотьями дыма.
– Мирон Федорович! – раздался знакомый голос, и над ним склонился Сытов.
И тут князь осознал, что лежит на траве полуголый, с ветхой дерюжкой на бедрах, которую, сжалившись, кинул ему один из казаков-караульных, прежде чем определить Мирона в клеть. Но ноги его и руки были свободны. Кто-то снял с него цепи и вынес из избы еще до того, как он пришел в себя.
– Как вы? – справился Сытов и с трудом присел рядом на корточки. – Воевода послал. Велел срочно явиться в приказную избу.
– С чего вдруг? – сердито спросил Мирон и, шатаясь, поднялся на ноги. – Решил, видно, местами поменяться? А что? В порубе безопасно! Пули не достанут, разве полыхнет от кыргызских стрел.
Голова скривился. Мирону даже показалось, что Козьма Демьяныч вот-вот заплачет.
– Ну что? – быстро спросил князь. – Стоим пока?
– Стоим! – кивнул Сытов. – На последнем издыхании. Удалось чуток потеснить татарву. Вышибли их за ворота острога. Они счас перемирия запросили, чтоб убитых похоронить, значитца. Чуете смрад отвратный? То оне своих покойников жгут. А сперва шаманы шибко шумели, костры палили. У нас тоже тридцать служивых погибло да дюжина ратников. Батюшка сегодня их отпел, похоронили возле храма…
– И что ж ему надо, воеводе? – нетерпеливо перебил его Мирон.
– Дак ему скоро ничего не надо будет! – вздохнул Сытов. – Кыргыз ему насквозь брюхо прошил копьем. Так что отходит Иван Данилыч. Видно, перед смертью решил покаяние принести.
– Я не поп, чтобы его покаяние принимать, – Мирон вздернул подбородок. – Одно ему оправдание, что достойно острог защищал!
– Мирон Федорович! – Сытов молитвенно сложил руки. – Простите его. В гневе воевода сам себя не чует. Может, что дельное скажет или посоветует. Помрет он, как без него против этой орды выстоим?
Мирон смерил его негодующим взглядом. Но потребовал:
– Одежду мне! Не пойду же я нагишом по крепости?
Воевода, бледный, со слипшейся от пота бородой и сбитыми в колтун волосами лежал на лавке под иконами в приказной избе. Кафтан его, набухший от крови, валялся на полу. А крепостной лекарь суетливо накладывал корпию на рану. Но, похоже, даже не часы, а минуты воеводы были на исходе. Лицо его приобрело землистый оттенок, он часто дышал и лишь иногда открывал глаза и обводил бессмысленным взором служивых, толпившихся у порога. При виде Мирона они расступились, пропуская его вперед.
– Иван Данилович! – тихо позвал князь. Вид Костомарова сразил его, и он позабыл об оскорблениях, которые сутки назад обрушил на него воевода.
– Мироша? – Глаза раненого открылись, и он глянул вдруг на князя с тем самым выражением, хитроватым и одновременно вопросительным, с каким встретил его, казалось бы, совсем недавно на плотбище.
– Я! – ответил Мирон и шагнул к лавке. – Чего вызывали?
– Проститься хочу!
Воевода прижал ладонь к животу, приподнял голову, но лекарь придержал его за плечи и укоризненно произнес:
– Лежите уже, пока кишки не растрясли!
Воевода насупился, но повиновался и снизу вверх посмотрел на Мирона:
– Каяться не буду! Уверен, Тайнашка из-за тебя сбежал!
Мирон сердито фыркнул, но воевода слабо махнул рукой:
– Одно скажу: кончится эта куролесица, в Москву не возвращайся. В случае чего, найдется кому сказать, что тебя медведь задрал или кыргызы прикончили. Пойдешь острог строить на кыргызские земли под самый Саян-камень, чтоб их сакм [52] на Краснокаменск перекрыть. Да и тамошние народцы надо под власть государя привести. Горная тайга шибко богатая, зверя много! Хороший ясак соберем! А еще говорят, там золота – целые россыпи. Мох поднимай – и бери…
Мирон, нахмурившись, молчал, и тогда Костомаров смерил его тяжелым взглядом.
– Чего замер? С перепугу, что ли?
– С какого перепугу? – Мирон гневно раздул ноздри. – Кто вы такой, чтобы за меня решать? Я подчиняюсь только Петру Алексеевичу…
– Эх-ма, – вздохнул воевода, – где Петр Алексеевич, а где ты? Здесь у меня верховная власть! Как порешу, так и будет! И все ж ты сын моего боевого товарища. Не могу я тебя на муки выдать…
Он снова махнул ладонью, на этот раз повелительно, тем, кто толпился у порога, заставив их отступить за дверь. Даже лекаря отправил вон грозным движением бровей.
Теперь они остались одни. Лицо у воеводы осунулось, черты заострились, но смотрел он сурово. И слова его звенели, как кузнечный молот, отбивавший стальную заготовку.
– Скрывать не стану, в извете государю много чего наплел, ибо боялся, что подведешь меня ревизией под монастырь. А теперь у меня только один судья. Его суда страшусь! И потому решил спасти голову твою молодую да маненько дурную! Больше ничем не смогу помочь, только отправить тебя на строительство острога. До тех мест напрямую верст этак триста пятьдесят по степям да нехоженой тайге. Царев конвой туда не сунется! Отсидишься там приказчиком, а после видно будет… Али Ромодановский помрет, али… – он хитро прищурился. – Ничего! Бог не выдаст, свинья не съест!
– Иван Данилович, – Мирон опустился на лавку у противоположной стены. – Какой острог? Я ничего в том не смыслю.
– С тобой знающие люди пойдут! Их, главное, крепко в узде держать!
– О чем вы говорите? – вздохнул Мирон. – Краснокаменск в осаде. Силы наши, как я понимаю, на исходе, а вы новое строительство замышляете.
– Замышляю, – подмигнул воевода, – потому как не верю, что татарва нас одолеет.
Он замолчал и прикрыл глаза.
Мирон с тревогой наблюдал за ним, не зная, как поступить. Но Иван Данилович с усилием приподнял веки и поманил к себе пальцем.
– Нагнись!
И когда Мирон склонился над ним, прошептал едва слышно:
– Есть одна задумка! Слухай сюда…
