удовлетворившись таким объяснением. Теодор продолжал настаивать на том, чтобы они не задавали вопросов, ибо их заданием был не поиск турецких шпионов; необходимо было сделать так, чтобы «Армия Господа» смогла войти в Антиохию. Элеонора рассказала о нежных взглядах, которыми обменивались Асмая и Бальдур. Теодор задумался, прикусил губу, сузил глаза и попросил ее и дальше наблюдать за ними. Другим же он посоветовал просто присматриваться и выжидать.
Вот так и обосновались они в холодном январе 1098 года от Рождества Христова в башне у городской стены Антиохии.
Теодор присоединился к гарнизону и стал весьма полезным советником, поразив всех глубиной своей осведомленности. Элеонора и Имогена помогали по хозяйству. Теодор попросил Симеона научить его и его жену канцелярским навыкам, заявив, что хочет расширить свои знания. Во многих отношениях их жизнь была тихой и безмятежной по сравнению с ужасами лагеря под стенами Антиохии. Их держали подальше от дел, связанных с осадой, однако Фируз рассказывал им, что происходило снаружи. Ситуация в «Армии Господа» ухудшалась с каждым днем. Сквозь ткань шатров просачивалась влага, из-за которой ржавели доспехи и портились тетивы луков и арбалетов. Земля пропиталась водой, и грязь уже проступала сквозь ковры и подстилки, на которых спали осаждавшие. Казалось, сама природа повернулась против франков. Однажды ночью земля затряслась так, что от страха у осаждавших кровь застыла в жилах. Попадали наземь шатры. В земле появились трещины и расселины. Когда же франки выскочили наружу, чтобы посмотреть, что происходит, их ждал еще один ужас. В северной части неба рванули прямо к звездам языки пламени; они ширились и меняли цвет с ярко-оранжевого на красно-пурпурный. Изгибаясь и вертясь, пламя поднялось выше, озаряя небо так ярко, что воины «Армии Господа» увидели бледные лица собравшихся и раскисшую глину под ногами. Стало ясно как днем, а утро наступило даже раньше, чем успел пропеть первый петух. «Неужели это было знамение?» — вопрошали себя как крестоносцы, так и жители города. Потом в башню поступили новые важные известия. Адемар заявил, что Бог разгневался на франков, и поэтому армия должна очиститься. Всех женщин насильно изгнали из лагеря в порт Святого Симеона, а несколько дней назад епископ объявил трехдневный пост с молитвами. Грешников жестоко карали. Какую-то пару, уличенную в супружеской измене, раздели догола и на глазах у всех провели через лагерь, всячески избивая и унижая. Теодор рассказал об этом, когда они сидели за столом со своими хозяевами. Элеонора заметила, как при этих словах лицо Асмаи слегка покраснело. Теодор сразу же перевел разговор на другую тему. Он стал расхваливать Фируза и Асмаю за гостеприимство, не преминув напомнить о голоде, царившем среди франков. За ослиную повозку с продуктами торговцы загадывали восемь золотых монет или сто двадцать серебряных динаров.
— Многие умирают, — сказал Теодор. — А еще больше людей дезертируют.
Дезертирами оказались такие известные лица, как Гийом Плотник и Петр Пустынник. Будучи больше не в состоянии терпеть голод и лишения, они скрылись в ночной тьме. Прознав об этом, Боэмунд послал Танкреда, чтобы тот вернул их назад. Всю ночь Гийом Плотник пролежал связанный в шатре Боэмунда, словно какой-то преступник. На следующий день Боэмунд подверг его публичному порицанию, назвав жалким ничтожеством и позором для товарищей, припомнив ему и другие предательства, совершенные ранее во время походов в Иберию. У Гийома все же хватило ума не перечить господину. За него поручились другие рыцари, и Боэмунд в конечном счете не стал его карать, при условии, что провинившийся поклянется остаться в лагере. Так он и сделал, но через несколько дней все равно дезертировал, и на этот раз — насовсем. Новости о подобных предательствах с радостью встречали в Антиохии. Особенно сильное воодушевление вызвало известие о том, что Татикий, представитель самого императора, отбывает к своему господину, чтобы доложить о ситуации. Татикий дал Боэмунду торжественную клятву, что оставит за ним все захваченные во время похода города и замки. Шатер и вещи Татикия должны были стать залогом его возвращения. Но он так и не вернулся. Когда Теодор узнал об этом, он лишь покачал головой.
— Он — клятвопреступник, — прошептал Теодор. — И навсегда останется клятвопреступником.
В конце января Фируз собрал своих домашних и гостей. Сегодня, объявил он, мы будем праздновать чудесное известие, которое мы получили: Ридван, эмир Алеппо, идет нам на помощь с двенадцатитысячным войском, чтобы снять осаду. Эта новость разнеслась по городу как пожар; от радости горожане ликовали и танцевали, а во дворце началось празднество.
— Он сокрушит их! — воскликнул Фируз. — Мы зажмем их между стенами Антиохии и армией Ридвана!
Теодор натужно пытался изобразить радость. Имогена же вышла из комнаты под тем предлогом, что ей стало плохо. Казалось, что «Армия Господа» обречена на уничтожение. Позже вечером они собрались у себя в комнате. Теодор ничем не смог их утешить.
— Мы не можем им помочь, — хрипло прошептал он. — Только молитвами о их спасении.
И они стали ждать. Шли дни. Наконец к ним стали просачиваться новости. Произошло чудо! Очевидно, «Армия Господа» решила сразиться с противником на открытой местности. Оставив лагерь на Адемара и графа Раймунда, Боэмунд вышел с тысячей рыцарей против двенадцати тысяч врагов. Он занял позицию возле Железного моста, расположившись на ровной полоске земли примерно с милю длиной между большим озером и болотом, которое защищало его фланги. Затем Боэмунд перегруппировал свой отряд в шесть когорт и просто стал дожидаться приближения Ридвана. Тот вскоре прибыл с первыми лучами солнца. В лагерь франков галопом проскакали разведчики, громко крича о том, что здесь вот-вот появится неприятель. Боэмунд свирепо заметался по лагерю, пинками заставляя рыцарей проснуться, надеть доспехи и оседлать коней. Потом он приказал своей кавалерии выступать; пять фаланг выстроились в боевой порядок, а шестую Боэмунд оставил в резерве.
Многотысячная армия Ридвана наступала двумя колоннами. Турки ожидали, что франки бросятся в атаку, но они не сделали этого, и у турок не было иного выбора, как атаковать самим, рысью. День был пасмурным, и, как написала позже Элеонора в своих хрониках, отчаянная битва не на жизнь, а на смерть велась в унылом и мрачном месте под холодным суровым небом. Турецкие стрелы со свистом рассекли воздух, однако шеренга франков все равно не сдвинулась с места. То там, то здесь пустели седла на конях, а сами кони в панике пятились назад. Но франки твердо стояли под обстрелом, куплет за куплетом распевая псалмы и храбро встречая смерть, сыпавшуюся на них с неба. Наконец турки рванули во весь опор — и франки, пришпорив своих коней, сделали то же самое, подняв щиты и держа наготове пики. Они врезались в турок и опрокинули первую линию наступавших, которая, откатившись назад, вызвала полное смятение и неразбериху в рядах второго эшелона. После этого Боэмунд ввел в бой шестую фалангу, она обошла поле битвы и врезалась в правый фланг противника. Турок не спасли их быстрые кони. Боэмунд косил их, как крестьянин пшеницу, сначала копьем, а потом и мечом, а за ним неслись его рыцари с развевающимися на ветру розовыми штандартами. Атака франков была разящей и безжалостной. Сверкали мечи, рубя врагов, как нож капусту, сея смерть направо и налево. Турки не выдержали и побежали. Франки бросились за ними в погоню. Смятение и паника в армии Ридвана распространялись, будто волны от камня, брошенного в воду. В конце концов Ридван из Алеппо и его командиры бежали, оставив поле боя Боэмунду и его рыцарям, которые штурмом взяли неприятельский лагерь. Взвились черные знамена анархии и вседозволенности. Пленных не брали. Начались массовые казни. А через день Боэмунд выставил на шестах тысячи отрубленных голов, чтобы их могли созерцать жители города.
При известии о победе Боэмунда настроение горожан стало мрачным, Яги-Сиан и его советники были ошеломлены. Однако они все равно надеялись, что голод и болезни одолеют осаждающих. Из лагеря продолжали поступать все более удручающие известия. Чтобы утолить голод, франки ели коренья и варили кожаные ремни. Они набивали свои желудки липким сладковатым мясом павших верблюдов, а также мясом дохлых крыс и мышей. Некоторые из них опустились до людоедства и начали собирать трупы мертвых турок, с которых сдирали кожу и мясо, а потом варили в огромных чанах. Слухи об этой ужасной трапезе быстро распространились по лагерю, и некоторые приходили посмотреть. Раз отведав человечины, злоумышленники уже не могли остановиться и отправлялись на поиски свежих трупов на мусульманское кладбище за городом.
Теодор по секрету рассказал Элеоноре, что «Армия Господа» сократилась до каких-то тридцати тысяч, однако те, кто остался, все равно были твердо настроены на победу, особенно после того как прибыло подкрепление. В порту Святого Симеона пришвартовались корабли из Англии, привезя с собой инженеров и древесину для сооружения осадных орудий. Узнав об этом, Яги-Сиан организовал несколько ожесточенных набегов, но все они были отбиты. Теперь франки пришли к выводу о необходимости блокады всех городских
