вечный город, окруженный высокими башнями с фундаментами из драгоценных камней, защищенный ослепительными золотыми воротами, сияющими ярче солнца; даже зубчатые стены — и те сверкают чистым хрусталем. В городе улицы вымощены золотом и серебром, а его дворцы блистают мрамором, лазуритом и драгоценными камнями. Кристально-чистая вода струится из золотых фонтанов и серебряных труб, поливая целительные и освежающие деревья, благоухающие ароматом цветы и лекарственные травы. Жестокой холодной зимой, когда мясо воняет тухлятиной, фрукты и овощи чернеют и гниют, а хлеб становится твердым как камень (и это при том, что в дальнейшем ситуация могла лишь ухудшиться), видёние такого прекрасного города влекло сильнее, чем какой-либо псалом или хвалебная песнь. Бросив коня и соху, молодые мужчины простирались перед крестной перегородкой церкви. Им на спину прикрепляли две полоски красной ткани, сшитые в форме креста. Через несколько дней, стоя на каменном полу того же гулкого нефа, они получали суму и посох — символы странника, а также крестоносца.
Наступила зима — суровая и унылая. Лесные ягоды и коренья стали основными продуктами питания, а хрустящий хлеб, свежее мясо и сочные фрукты, которыми изобилует лето, превратились в далекие воспоминания. Все больше и больше людей начинали завидовать crucesignati, то есть крестоносцам. Мечта о том, чтобы искупаться в теплых водах реки Иордан, пройтись по райским садам фруктовых деревьев и полакомиться нежной мякотью плодов и сочных овощей, стала почти таким же мучительным соблазном, как и обещание вечной жизни. Подобные мечты согревали людей морозными зимними вечерами в промозглых жилищах, полных торфяного дыма, который обволакивал кольцами несвежее мясо, подвешенное к стропилам или заткнутое в щели над очагом.
Поддались соблазну и крупные феодалы, среди которых был Раймунд, шестидесятилетний граф Тулузский, владетель Сен-Жиля с аббатством Святого Эгидия, к которому он питал сильную привязанность. Раймунд стал ревностным крестоносцем. Маленький и жилистый, с угловатой головой, коротко стрижеными волосами и небольшой бородкой, он выглядел как настоящий воин. Одни поговаривали, что свой глаз он потерял в битве с неверными в Иберии. Другие же утверждали, что когда-то Раймунд совершил паломничество в Иерусалим, где глаз ему выкололи за то, что он отказался платить подать, наложенную турками за вход в храм Гроба Господня. А еще поговаривали, что Раймунд хранил свой выколотый глаз в специальном мешочке, поклявшись за него отомстить. Раймунд Тулузский заложил свои владения, раздал долги, принял присягу и разослал во все концы гонцов. Провансальцы — подданные графа — слушали и диву давались чудесным предзнаменованиям, которыми сопровождались его призывы. Однажды ночью луна внезапно побагровела. Какого-то пастуха посетило видение: огромный город, парящий в воздухе. Как-то раз в небе вспыхнула звезда и запрыгала как лягушка, направляясь на восток. А еще кто-то видел меч длины необычайной, висящий в небесах; тысячи звезд посыпались вниз, и каждая из них знаменовала собою смерть одного неверного. Из ключей стала бить не вода, а кровь: скоро точно так же потечет кровь врагов-супостатов. Рождались сросшиеся друг с другом близнецы. Не означало ли это, что Западу и Востоку суждено соединиться? И буквально повсюду людям виделся крест. Звезды — и те скапливались в гигантский крест. Один священник рассказывал, как перед ним разверзлись небеса и его взору открылся крест величины невероятной. Еще один священник утверждал, что ему пригрезилось видение поединка между рыцарем и турком в небесах. После жестокой битвы турок был повержен наземь, и последний, смертельный удар рыцарь нанес именно крестом. А это означало, что Небеса были на его стороне. Такова воля Божья!
А наиболее обнадеживающим было то обстоятельство — и об этом говорили во всех тавернах и пивных, — что скоро жизнь непременно должна улучшиться. Люди освободятся от тяжелой и монотонной необходимости изо дня в день обрабатывать скудную и неподатливую почву. Поход на Иерусалим казался им избавлением не только от зловещих и темных лесных дорог и промозглых жилищ, но и от всяких жизненных тягот вообще. Женщины облачались в мужскую одежду и с воинственными криками размахивали копьями. Священники, поддавшись всеобщему исступлению, налагали кресты, даже не испросив разрешения у своих епископов. Из монастырей стали уходить монахи. Некоторые из них не видели дневного света еще с юных лет, однако настоятели не могли их удержать. Те, кто решал принять участие в борьбе за святое дело, папским указом освобождались от всех налогов и повинностей, если их господин не желал стать крестоносцем. Должников не призывали к ответу, если они становились крестоносцами. На того, кто носил на спине крест, нельзя было подать в суд, и в то же время крест был защитой почти от любых уголовных наказаний. Узников выпускали из темниц, если они давали клятву отправиться на войну с неверными. Грабителей, годами наводивших страх на округу, охотно прощали и принимали с распростертыми объятиями. И не было такого грешника, которому бы не отпустили грехи, если он становился крестоносцем и приносил присягу. Женщины поощряли мужей, любовников и сыновей вступать в ряды защитников правого дела. На мужчину, который не соглашался, односельчане начинали смотреть как на жалкого труса и предателя Христа. Женщины и мужчины выжигали и вырезали изображение креста на своих телах и даже метили этим знаком своих детей, включая младенцев, которым всемогущий крест ставили на груди. Появился даже какой-то священник с глубоко выжженным на лбу крестом. Он утверждал, что получил этот знак прямо с небес.
Нигде слово Божье не проникало в души людей так глубоко, как в селении Сен-Нектер, неподалеку от Клермона, где проповедовал Урбан. Это была сельская глушь, усеянная потухшими вулканами, в кратерах которых во множестве росли полевые цветы, травы и кустарники; то тут, то там попадались известняковые ущелья, вымытые бурными потоками вешних вод. Это был ландшафт контрастных оттенков, похожих на окрас голубиного крыла. Здесь песнь во славу крестового похода звучала особенно звонко. О жизненных тяготах скоро можно будет забыть, все они канут в Лету во время славного похода на Иерусалим, до которого, как говорили некоторые, было всего-то пятьсот миль… Или же пять тысяч?
Накануне Дня святого Игнатия Антиохийского, в 1096 году от Рождества Христова, жители поместья Сен-Нектер собрались в холодном нефе своей приходской церкви. Пришли все. Об этом четко свидетельствует как людская память, так и тогдашние документы, а также летопись Элеоноры де Пейен. Они приняли присягу. Все пали ниц на морозно-холодный пол этой мрачной и зловещей церкви, в которой совсем недавно была пролита кровь и которая была осквернена, когда сюда затащили визжащую от страха ведьму Анстриту и подвесили над ревущим костром. Те, кто стал свидетелем или же участником этого акта свирепой жестокости, теперь пытались забыть о нем, сосредоточившись на собственных тайных грехах и злодеяниях, а души их были полны стремления освободиться от наказания. Крестьяне из Сен-Нектер стали крестоносцами и взяли посох и суму. Иерусалим безудержно манил их. Они бурно возрадуются, когда их ноги ступят на священные улицы за стенами этого города и за его божественными вратами. Сатана исчезнет. Господь Саваоф пребудет с ними. И жители поместья хором повторяли строки псалма:
