припасы, громя роскошные павильоны и грабя кедровые ларцы и сундуки, погружая измазанные грязью и кровью руки в горы жемчугов и бриллиантов, хватая ковры, накидки и дорогие ткани.
К тому времени, когда Элеонора и Симеон возвратились в лагерь, стало уже ясно, что одержана полная победа и Хебога наголову разбит. Боэмунд и другие предводители обосновались в павильоне атабека. Теодора и Элеонору, за которыми устало тащился Симеон, провели внутрь, чтобы командиры высказали им свою огромную благодарность. Их угостили огромным количеством шербета и прочих сладостей, кубками наливали вино и дали много белого хлеба и жареного мяса. Боэмунд басовито прогудел, что они могут брать все, что видят. Но Элеонора просто села на подушки. Теодор подробно рассказал Боэмунду, как все было, и тот снова горячо поблагодарил его за оказанную бесценную услугу, а потом сказал, что они могут идти. Элеонора с мольбой в голосе попросила, чтобы ее отвели в какое-нибудь тихое, спокойное место. Офицеры уже начинали наводить порядок среди своих подчиненных, когда кто-то позвал Теодора. Они вышли из шатра и увидели группу вооруженных мечами германцев, державших связанного пленника. Элеонора узнала в нем Бальдура в изорванном в клочья одеянии. Германцы показывали на своего пленника, а один из них поднял меч и сделал движение, будто собирается отрубить Бальдуру голову. Теодор спокойно заговорил с ними, и германцы почтительно опустили свои мечи. Теодор подозвал Бальдура к себе, а сзади к нему подошла Элеонора.
— Что ты хотел, брат? — спросил его Теодор.
Бальдур облизал свои грязные губы с запекшейся кровью.
— Свою жизнь, брат. Я подозревал, как все было на самом деле, но я не предал тебя.
— Это правда, — кивнул Теодор. — Действительно не предал. — Он повернулся к командиру германцев. — Дайте этому человеку хлеба и воды. Верните ему оружие и коня. И отпустите его. За него ручается сам граф Боэмунд.
Германец недовольно сплюнул, пожал плечами и отдал приказ. Когда Бальдура уводили, турок вдруг повернулся и подошел к Теодору. Сняв свой ремень, он бросил его под ноги греку.
— Когда поймаете своего предателя, — прошептал он, — повесьте его на этом ремне.
Часть 8. Марат
День святого Хилария, 13 января 1099 г.
Regnavit a lingo Deus.[14]
«И стал Вавилон обителью демонов и жилищем всякой нечестивой души, обиталищем всякого нечистого и злобного духа», — звенел голос Пьера Бартелеми над «Армией Господа», ставшей лагерем возле города Марат в Северной Сирии.
— Какой Вавилон?! — прошептала Элеонора. — Там нет демонов! Все демоны перебрались сюда, в Марат.
Она отпила разбавленного водой вина из кубка и передала его Симеону, который с тревогой взглянул на свою хозяйку. За последние полгода он успел полюбить эту эксцентричную франкскую женщину. Она была храброй и забавной, всегда полной новых идей, хотя некоторые из них были по-детски наивными. Симеон никак не мог понять, почему она страдает приступами душевного смятения. Неужели ей не известно, что в этом мире постоянно торжествуют злые люди, обустраивающие свои черные дела? Что на самом деле разницы между франками и турками практически не существует?
— Когда это уже закончится, Симеон? — спросила Элеонора, посмотрев на языки пламени над городом. Они, казалось, достигали небосвода и касались его своими кончиками. Вечерний ветер донес издалека победные крики толпы, сносящей городские стены.
— Думаю, что не скоро. Мы же идем на Иерусалим, — мрачно ответил Симеон. — Ваш брат и Готфрид об этом побеспокоятся, будьте уверены.
— Да уж, конечно! Даже мы с тобой изменились, а они — и подавно! — сказала Элеонора, вытирая с лица пыль, смешанную с копотью. — Они оба стали как монахи, преданные своему уставу точно так же, как бенедиктинец предан своему монастырю.
— А как там господин Теодор? — подтрунил Симеон. — Все так же страстно за вами ухаживает?
Элеонора вспыхнула и отвернулась. Она взяла пергамент и перо из письменного набора, позаимствованного Симеоном в лагере Хебоги. Писец улыбнулся в душе. Он ожидал, что его госпожа так и сделает, чтобы как-то отвлечь и себя, и его. Однако, подумал он, она все равно должна вести свой дневник. Потому что многие другие, включая Раймунда Агилерского, капеллана графа Раймунда Тулузского, тоже вели записи. В глубине души Симеон надеялся прославиться как соавтор этих хроник. Или же вся слава достанется Элеоноре де Пейен? А впрочем, какая разница? Самое главное — хроники.
— Господин Теодор? — прошептала Элеонора, однако вместо ответа промолчала, уставившись во тьму.
Они с Симеоном создали собственную теорию. Согласно ей человечество делилось не на турок, христиан, армян и византийцев, а на людей религиозных и людей по-настоящему человечных. По- настоящему человечные не обязательно были религиозными, а религиозные не обязательно были человечными. Первая часть теории объясняла характер Теодора: вежливый, храбрый и, по правде говоря, абсолютно равнодушный к официальной церковной религии, а еще более равнодушен он был к предводителям так называемой «Армии Господа». Кроме того, Элеонора догадывалась, что он любит ее, и если только ей удастся вырваться из этого кровавого хаоса, то она обязательно подумает об этом, а также разберется со своими чувствами к нему. Она глубоко вздохнула. Ей действительно надо очистить разум и душу! Ибо так много всего произошло после разгрома Хебоги! Она повернулась к Симеону.
— Ты готов?
— Мы остановились на великой победе под Антиохией, — пробормотал писец.
— Ах да, — вспомнила Элеонора.
Насколько турки были подавлены своим полным разгромом под Антиохией, настолько же франки были воодушевлены своей чудесной победой. Единственным объяснением ее было присутствие священного копья, которое привлекло на сторону франков святого Георгия и все силы небесные. Распевались гимны и хвалебные песни, скандировались боевые псалмы, а в знак благодарности служились бесконечные велеречивые мессы. Хебога со всей его могучей армией был повержен, словно фараон, низвергнутый в своей колеснице в Красное море. Время голода сменилось временем изобилия. Были собраны горы награбленного, захвачены сотни коней, пополнены запасы продовольствия. Лагерь Хебоги был опустошен самым нещадным образом, подобно винограднику, уничтоженному налетом саранчи. Добившись ошеломляющего успеха, «Армия Господа» с триумфом вернулась в Антиохию. Командир цитадели сдал ее графу Раймунду, который был слишком болен, чтобы принять участие в битве, но достаточно здоров, чтобы быстро водрузить над цитаделью свое знамя. Однако командир турецкого гарнизона незамедлительно отправил его знамя обратно и принял знамя Боэмунда. После этого он принял христианство, по крайней мере — для отвода глаз.
Но победа франков под Антиохией углубила также внутренние противоречия. Соперничество между Боэмундом и графом Раймундом усилилось. Боэмунд считал себя победителем Хебоги, однако граф Раймунд, которому было вручено священное копье, превозносил себя как истинного творца разгрома атабека. Боэмунд же прилюдно заявил, что и куска конского навоза не даст за какие-то там знамения вроде святых копий и прочей ерунды. Хебогу сокрушили его рыцари! Боэмунд захватил цитадель и другие укрепления, а граф Раймунд оккупировал дворец правителя города, и — что было очень важно — занял Мостовые ворота, господствовавшие над дорогой к порту Святого Симеона в частности и к морю вообще. Никто из них не
