Теперь, на свету, я его хорошо рассмотрел. Чисто выбритый, пахнущий одеколоном… Но по сравнению с прежними временами его лицо казалось каким-то расплывшимся, отупевшим. Мышцы обвисли. Глаза прятались под набрякшими веками.
Но Занеле этого не замечала. Она не прикасалась к нему, но мысленно уже взяла его под руку. Как же я ошибался, думая, что Бригадный Генерал растерял все свое могущество. Он оставался опасным человеком — не менее опасным, чем любой, кто готов запереть тебя в камере и сделать с тобой все, что ему заблагорассудится. От него пахло властью, и запах этот, с металлическим привкусом, был как приворотное зелье.
Подойдя к нему близко-близко, Занеле спросила:
— А можно нам, если только вы позволите, зайти внутрь?
— Они забрали ключи. Сменили замки. Выгнали меня из моего собственного дома.
— А как же вы отперли калитку?
— Этот ключ я уберег. — Его губы растянулись в медлительной улыбке. — Всех замков не упомнишь — какой-нибудь обязательно позабудут сменить.
— Почему вы заботитесь о саде?
— А кто еще позаботится? Я вас спрашиваю: кто? Эти люди? Отнимать они умеют, а дать ничего не могут. Я иногда приезжаю — раз в неделю, два раза в неделю, — просто навожу порядок.
— Наверно, вам больно сюда приезжать. Столько воспоминаний!
— Ja, — сказал он. — Я ничего не забыл. Ничего.
— Так вы не будете возражать, если мы посмотрим?
— Пойдемте.
Он шел впереди нее, точно служитель, проводящий экскурсию. Но осматривать было нечего. Лишь череда пустых комнат, еле видных через кусты и толстые оконные стекла. Бригадный Генерал и Занеле шли вдоль дома, через каждые несколько шагов останавливаясь. Он возглашал: «Зал приемов, кладовая, кабинет…» — с такой важностью, словно назначение комнат имело огромное историческое значение. Но теперь он вне истории — смотрит на нее через тонкую, но непреодолимую преграду.
Когда мы вышли к фасаду дома — портик с колоннами, будка часового, — Бригадный Генерал замер на верхней ступени. Отсюда был виден город.
— Если бы было светло, — сказал он, — мы бы сейчас увидели мою статую.
Он имел в виду памятник на перекрестке. Занеле встала рядом с ним, всматриваясь во тьму.
Меня для них не существовало. С самого начала экскурсии Занеле на меня даже не глядела. Прилипла к Генералу, сочувственно его выслушивая. Я же проникся к ней отвращением, к которому, не скрою, примешивалось вожделение.
Как бы то ни было, сказать по чести, ситуация завораживала своей необычностью. Бригадный Генерал — крохотная, поникшая фигурка — задавал в этой сцене тон, приковывал к себе всеобщее внимание. Ему каким-то образом передалась атмосфера скорбной пустынности, царящая в доме. Бригадный Генерал выглядел печальным и обездоленным. Казалось, он лишился своего фамильного имущества, а не того, что сам захватил силой. В этот момент даже мне не верилось, что этот человек опасен. Он походил на ребенка, который нарядился в маскарадный костюм и играет в вымышленного властелина.
Парадные двери были высокие, массивные; он подошел к ним, подергал ручку, словно надеясь, что на сей раз двери все-таки распахнутся перед ним, распахнутся вновь. Я был рад, что внутрь не попасть. Следовать за монструозным карликом по закоулкам его прежнего логова — это было бы слишком. Бригадный Генерал застыл, как призрак, на фоне своего освещенного сада, где все еще трудились две фигурки, отсекая все лишнее. За пределами сада, далеко внизу, раскинулся неподвижный, мертвый фриз — огни города.
Я сказал:
— Нам пора.
Занеле среагировала на мою интонацию. Нервно переступила с ноги на ногу:
— Погодите…
Но и он среагировал. Впервые посмотрел прямо на меня. Белки глаз цвета слоновой кости. В глазах нескрываемое презрение. Он сказал:
— Вам не нравится мой дом?
— Зачем вы сюда приезжаете?
— Посмотреть.
— Что тут смотреть? Для вас это все в прошлом.
Повисла напряженная пауза.
— Погодите, — снова повторила Занеле.
Бригадный Генерал двинулся ко мне:
— Что они сделали с моим домом? Ничего. Выгнали меня, забрали мою мебель. Три грузовика приехало. Три… — Он выставил три пальца — этому числу он придавал какое-то особенное значение.
— Все это было не ваше.
Он проигнорировал мои слова:
— Они просто все бросили. Ничего не делают. Если я не буду заботиться о саде, что будет? Он умрет. Кто будет стричь газон? Кто даст ему воду? Если я не буду сторожить, какая-нибудь шушера выломает ворота и станет жить в этих залах. В этих красивых залах.
— Должно быть, вам очень тяжело, — опечаленно произнесла Занеле.
— Тяжело. Очень тяжело. Еще вчера я жил здесь. Прошел всего один день — я живу в палатке. Еще вчера я мог все. Прошел всего один день — ничего уже не могу. Ужасно. Ужасно! — Его голова неспешно, с явным усилием, повернулась ко мне: — Скажите мне, доктор: если бы вы были я, вы бы захотели вернуться назад, правда?
«Доктор»… Это слово упало в мою душу холодным камнем. Он меня узнал.
— Понятия не имею, — сказал я. — Не знаю, каково это — быть вами.
Он вновь медлительно улыбнулся, оскалив крупные белые зубы.
— Я вам скажу. Люди, маленькие люди, пустые люди, они думают, что я — прошлое. Но я не прошлое. Мое время скоро придет.
— Хорошо, — сказал я. — Очень за вас рад. Но нам уже пора ехать. Час поздний, Линда. Я хотел сказать, Занеле.
— Да, — сказала она. — Что ж, спасибо. Приятно было познакомиться.
Он взял ее руку в свои, склонил голову. Все с той же широкой улыбкой, такой же бессмысленной, как и его никчемные медали. Я уже спускался по ступенькам.
Занеле нагнала меня, когда я поравнялся с садовниками. Они переключились на другую часть сада и возобновили свои ритмичные причитания в унисон со стрекотом косилки и клацаньем ножниц. При виде нас они испуганно замерли, но вскоре клацанье возобновилось.
— Погодите, — сказала она. — К чему такая спешка?
Я замедлил шаг. На обратном пути мы не проронили ни слова.
Калитка. Путь вдоль стены. Две чужие машины, белая и черная, припаркованные бок о бок, словно примитивный символ единения. Поначалу я подумал, что эти автомобили привезли сюда влюбленных, повинуясь их романтическому капризу. Теперь же я знал: эти машины перевозят и более зловещий груз. Я рассмеялся вслух.
— Что такого смешного?
— Вообще-то это не смешно…
— Что не смешно?
Как тут объяснишь? Все просто, но невероятно. За ужином она причислила меня к злодеям, когда я сказал ей, что служил в армии. Теперь же этот коротконогий монстр сделался ее кумиром лишь потому, что когда-то у него была власть. Хоумленд, насилие, алчность, грязные политические игры и пустопорожние титулы — все это для нее ничего не значит. В мире черно-белой этики, в мире Лоуренса, власть никогда не бывает стопроцентно неправедной.
— Ничего, — сказал я.
В машине мы молчали, глядя прямо перед собой на приближающиеся городские огни. Съехав с холма,
