Суворовский проспект, где отмечали день рождения тестя Вадима — Тихона Емельяновича Головина. Ирина с детьми туда уехала еще днем.
Раскрасневшийся Головин радостно встретил зятя, — ни он, ни его жена не были посвящены в дрязги Вадима и Ирины, — они расцеловались, Вадима сразу усадили за стол, бородатые и безбородые художники произносили тосты в честь именинника, называли его учителем, мастером, лезли к нему целоваться. Олю теща уложила спать в другой комнате, а Андрей скромно сидел в сторонке, листал каталоги, а сам слушал художников. Иногда иронически улыбался, Вадим ловил на себе его любопытные взгляды, но сегодня он в споры не ввязывался, из головы не шли «друзья-приятели» Бобриков и Попков. Как это всегда бывает, Вадим был недоволен собой, мог бы сразу поставить их на место, а он развел с ними тары-бары, зачем-то про Вику спросил. Интересно — купят они этот «мерседес» или нет? Вадим не единственный человек, к кому могут обратиться. У Михаила Ильича — он сам хвастал — многие «схвачены»…
— Что ты так поздно? — улучив момент, спросила жена.
— Лучше поздно, чем никогда, — рассмеялся Тихон Емельянович. — Вадим, хочешь развеселю тебя? Сразу два художника хотят написать твой портрет… Я им сказал, что ты не любишь позировать.
— Я его уговорю, — заметила Ирина. Нежданный приезд жены в Андреевку примирил их.
Ирина была внимательна к мужу, постирала белье, вымыла полы, даже заштопала шерстяные носки. Привезла с собой гуся и стушила его с картошкой. Гусь получился на славу. В общем, они вернулись в Ленинград примиренные и довольные друг другом. Сильно поднимало настроение Вадима и то обстоятельство, что он хорошо поработал в Андреевке, да и, честно говоря, жить бобылем надоело.
Оля еще не очень-то вникала в родительские отношения, а Андрей явно обрадовался примирению отца с матерью. Ирина сказала мужу, что сын никогда бы ей не простил их развода. Он очень уважает отца и считает его непогрешимым. Во всем винил бы только ее одну. Андрей серьезно стал увлекаться литературой, много читал, про отцовские книги никогда не заводил разговора, но Ирина сказала, что детскую военную повесть Вадима он прочел раза три. Память у него редкостная. Вадим вспомнил себя в его годы и должен был с горечью признаться, что знал тогда гораздо меньше, хотя и много читал. Да разве, когда он был мальчишкой, видел такое, что сейчас видят дети? Они и не слыхали о телевизоре, только из романов Жюля Верна и Герберта Уэллса знали о космосе. Такой поток информации, который обрушивается каждый день на новое поколение, им и не снился. Умнее, образованнее стали нынешние дети. Как-то зашел у них разговор с Андреем о колдовстве и ведовстве, так сын стал приводить такие факты, о которых Вадим и не слыхал. Вадим поражался и наблюдательности сына, однажды после просмотра какого-то фильма Андрей заявил, что даже в самых безобидных сценах, происходящих на лоне природы, чувствуется фальшь. В любом кинофильме без исключения при показе природы громко кричат петухи, ни к селу ни к городу каркают вороны, кукуют кукушки, стучат дятлы, стрекочут цикады, жужжат пчелы и жуки. Причем в любое время суток… А когда герой просто двигается, пусть в комнате или на улице, его шаги звучат так же громко и впечатляюще, как шаги статуи командора… Разве в жизни люди так громко дышат, кашляют, ходят, передвигают вещи, говорят?
После этого разговора Вадим стал обращать внимание на все это и полностью признал правоту Андрея. Перенасыщенность кинофильмов назойливыми шумами, петушиными и птичьими криками, жужжанием насекомых стала и его раздражать.
— Хотите, я напишу ваш портрет? — вдруг предложил Казакову бородатый художник. — На пленэре или за письменным столом? В вашем лице что-то есть…
— Что именно? — улыбаясь, поинтересовался Вадим.
— Одухотворенность, — убежденно заметил художник.
Андрей бросил на отца смешливый взгляд и снова уткнулся в каталог.
— Скоро пятнадцать лет живу в семье художников, а вы первый, кто предложил написать мой портрет, — рассмеялся Вадим.
— А сталевар у горнила? Хлебороб в поле? — принялся перечислять Тихон Емельянович. — Член бюро райкома? Твое лицо запечатлено в лучших моих картинах…
Андрей не выдержал и фыркнул. Дед метнул на него недовольный взгляд и сердито заметил:
— Попробуй только завтра не прийти в мастерскую после школы… — Он повернул голову к Вадиму: — Он мне позирует для картины «Юные хоккеисты».
— У меня клюшка сломалась, — подал голос Андрей.
— Наденька, дай ему деньги на новую клюшку, — обратился Головин к жене. — Даже на две, а то он и эту сломает!
Бородатый художник протянул Вадиму визитную карточку с адресом и телефоном. Оказалось, что он заслуженный художник РСФСР.
— Может, завтра и начнем? — предложил он.
— Я вам позвоню… — Вадим еще раз взглянул на карточку: — …Виктор Васильевич, обязательно позвоню.
Когда они возвращались домой, Ирина сказала, что Виктор Васильевич считается одним из лучших портретистов в Ленинграде, его работы часто выставляются на международных выставках. Вадим вытащил из кармана визитную карточку и разорвал.
— Мне надоело позировать твоему папаше, — ворчливо заметил он. — И живет этот знаменитый портретист у черта на куличках!
— Не отвертишься, милый, — улыбнулась Ирина. — Если уж Виктор Васильевич на тебя глаз положил, не оставит в покое, пока портрет не напишет.
— Снова сбегу в Андреевку, — отмахнулся Вадим.
— Он тебя и там найдет, — поддразнивала жена. — Неподалеку от твоих родных пенатов находится поселок художников. У Виктора Васильевича там дача.
— Папа, ты зря отказываешься, — вступил в разговор Андрей. — Он действительно хороший художник.
— Караул! — рассмеялся Вадим. — На край света убегу, а позировать не стану. Хватит с меня сталевара, хлебороба и члена бюро райкома!
— Андрюша, и охота тебе часами сидеть в углу и слушать застольные разговоры? — обратилась Ирина к сыну.
— Интересно, — улыбнулся Андрей. — Хотя я и не берусь утверждать, что все художники — гиганты мысли.
— Слышишь, что он говорит? — взглянула на мужа Ирина.
— А писатели — гиганты мысли? — рассмеялся Вадим. — Или самые завзятые интеллектуалы у нас — это спортсмены?
— Если ты имеешь в виду меня, — невозмутимо ответил Андрей, — то я не собираюсь всю свою жизнь посвящать спорту.
Глава двадцать третья
1
Дмитрий Андреевич, поблагодарив шофера, отпустил райкомовский «газик» у повертки с шоссе на Андреевку. Солнце окрасило стволы высоких сосен в розовый цвет, над висячим железнодорожным мостом плыли ярко очерченные желтой окаемкой пышные облака, а небо было пронзительно синим. В этом месте шоссе горбом выгнуло свою серую спину. Машины с надсадным воем взлетали на мост, а затем с шелестящим шумом скатывались вниз. Белые с черными полосами придорожные столбики разбегались по обочинам в разные стороны. Шум машин не раздражал, а, наоборот, навевал приятную грусть: жизнь
