что возле острова невозможно было воткнуть шест для жерлицы, — суешь, суешь, но твердое дно не нащупать. Щука, схватив блесну, зарывалась в ил, и оттуда ее уже не вытащишь.
Павел Дмитриевич хотел уже выпрямиться, как увидел выплывающую из-за острова… русалку! Белые плечи, золотистые волосы, вот только рыбьего хвоста не видать, наверное, прячет под водой. Пока он ошалело хлопал глазами, «русалка» подплывала все ближе и скоро превратилась в математичку Ингу Васильевну Ольмину. Но откуда она здесь взялась? Павел Дмитриевич был уверен, что он здесь один. Совершенно один, и вдруг — математичка! И не страшно ей здесь одной на озере? Ведь ил затягивает не только щук с блеснами. Даже ему, несмотря на жару, не захотелось выкупаться в этом болоте-озере. И одежды ее не видать.
Чем ближе к берегу математичка, тем ниже пригибался к кустарнику Павел Дмитриевич. Почему он так делал, он и сам бы себе не мог объяснить. Может, боялся нарушить эту первозданную тишину или ожидал какого-то чуда?
И чудо свершилось: Инга Васильевна, будто богиня Афродита, рожденная из пены, белая, с рассыпавшимися по плечам мокрыми волосами, обнаженная, вышла на травянистый берег. Чуть изогнувшись, собрала волосы в кулак и отжала. Он видел, как на траву посыпались сверкающие капли.
Ослепительно белая, она стояла на зеленом берегу и смотрела на камышовый остров. Он никогда не видел таких стройных и длинных ног. Маленькие острые груди стояли торчком, длинные светлые волосы струились по плечам.
Ошеломленный, он вдруг поднял фоторужье, нажал на спуск. Услышав щелчок, она повела себя точь-в-точь как дикий зверек: вся как-то насторожилась, сделала шаг назад. И тут увидела его с фоторужьем в руках. Секунду они смотрели друг на друга, затем молодая женщина, обхватив себя руками, метнулась за ствол огромной березы — он видел, как задрожали у берега кусты.
Вот уж чего-чего, но встретить здесь Ингу Васильевну Ольмину он не ожидал. Она, как и все в школе, знала о его увлечении фотографией, о дальних походах в леса, но никогда не изъявляла желания прогуляться с ним на природу.
Математичке было двадцать три года, она была направлена в Андреевку после окончания Калининского педагогического института. Первый год в школе. Сейчас каникулы, чего в Андреевке торчит? Родом ведь из Осташкова. Все учителя давно разъехались: кто на юг, кто к родственникам, кто в дома отдыха. А эта осталась… Подумать только, одной забраться в такую глушь и купаться в заболоченном озере! Наверное, не знает, что здесь купаться опасно…
— Добрый день, Павел Дмитриевич, — выйдя из кустов, одетая и причесанная, поздоровалась Ольмина. — А чего вы не купаетесь?
Не заметно, что очень уж смущается, что он увидел ее в чем мать родила.
— Я не знал, что вы такая любительница природы, — сказал он.
— Вы много чего не знаете… — туманно ответила она. Высокая, в брюках, с длинными светло-русыми волосами, спускающимися на спину и плечи, зеленоватые глаза смотрели весело.
— Вы разве не знали, что здесь купаться опасно?
— А что, тут живет водяной?
— Это озеро без дна, может засосать, как в трясину.
— А зачем мне дно? Я люблю воду, — беспечно болтала она. — Это не вы кричали? Я уж подумала, не тонет ли кто.
— Я кричал?.. — удивился он. — Вам, верно, почудилось.
— Наверное, это водяной… — глядя на него, улыбалась она.
— Я думал, вы уехали в Осташков, — почувствовав смущение и злясь на себя за это, сказал Павел Дмитриевич.
— Мне здесь нравится, — ответила она. — Правда, этому озерку далеко до нашего батюшки Селигера, но… — Она вдруг умолкла.
— Что «но»?
— Я, наверное, в душе язычница, меня влекут к себе дикие, глухие места, где раньше лешие и ведьмы водились… Разве я думала, что вас встречу здесь?
— Я тоже не думал…
— Зачем вы меня сфотографировали? — помолчав, спросила она.
— В журнал пошлю, — улыбнулся он.
Золотистые волосы ее обсохли, закурчавились на концах, серые с зеленью глаза не мигая смотрели на него.
«До чего же красивая! — подумал он. — Как же я этого раньше не замечал?..»
— Я не нахожу слов, — пробормотал он.
— Ну и молчите, — улыбнулась она.
Он еще какое-то время стоял столбом, чувствуя, как в груди стучит сердце. От ее волос пахло чем-то хмельным, губы будто медом вымазаны.
— Инга Васильевна, не обижайтесь на меня, но вы меня удивили, — каким-то чужим, деревянным голосом произнес Абросимов. — Дико все это и… глупо. Я ведь женат и люблю свою жену. И никогда ей еще не изменял.
Инга Васильевна пристально посмотрела ему в глаза, легонько толкнула кончиками пальцев в грудь, улыбнулась:
— За что вы мне и нравитесь! Большой, наивный, очень правильный.
Он смотрел на озеро, над которым застыло большое белое облако, ветерок чуть заметно шевелил прибрежные камыши. Он знал, что никогда теперь не забудет, как высокая длинноногая девушка с длинными волосами, облитая солнцем, горделиво выходила из воды…
В школе они встречались каждый день, вежливо раскланивались, иногда перебрасывались незначительными репликами. Замечал ли он что-нибудь в ее зеленоватых, иногда почти прозрачных глазах? Пожалуй, скрытую насмешку. Может, поэтому он обрывал разговор и шел по своим делам. Она могла громко рассмеяться, сказать резкость, а он поддерживал свой авторитет директора средней школы, старался со всеми быть ровным, вежливым. Наверное, он чувствовал, что математичка проявляет к нему интерес, но, будучи по натуре несамонадеянным, считал, что ей доставляет удовольствие не только его, а всех мужчин в школе поддразнивать. Она была самой симпатичной из всех женщин в школе.
— Наверное, если бы я сейчас ушла, вы бы и не заметили, правда? — услышал он за спиной насмешливый голос Ольминой.
Он повернулся к ней: Инга Васильевна сидела на большом сером пне и расчесывала свои длинные волосы.
— Я вас напугала? — глядя на него снизу вверх, спросила она. На губах ее играла легкая улыбка.
— Скорее, удивили, — ответил он.
— Я многих удивляю. Наверное, поэтому мне трудно будет выйти замуж.
— Вам? Трудно? — искренне удивился он.
— Вы сняли камень с моего сердца, — засмеялась она. — А я уж подумала, что вы меня принимаете за… — Она запнулась, не зная, с чем себя сравнить. — За сосну.
— Хотя вы и колючая, я подобрал бы для сравнения другой эпитет: береза!
— Вам не кажется, что мы оба говорим глупости? — без улыбки произнесла она. Расческа на длинной ручке замерла в ее тонкой руке. — Ну ладно, я взбалмошная женщина…
— Теперь вы мне мстите?
— А вы — солидный товарищ, не изменяющий своей жене, почему вы глупости говорите? Сравнить девушку с березой способен бездарный поэт. Слишком уж стершееся сравнение. Кстати, сосны и ели мне больше нравятся, чем березы. В них мощь, независимость, романтичность. Сосна никогда к дубу не склонится, как эта пресловутая береза.
— И все-таки, как вы здесь оказались? — помолчав, спросил он.
— Я люблю это озеро… У него нет дна, — невинно взглянула она ему в глаза. Сейчас они у нее были прозрачными, зеленый ободок стал чуть заметным, а коричневые крапинки вообще пропали. — Знаете, на кого вы сейчас похожи? На одного известного артиста…
