обеими руками за голову.
— Не удивительно. Не хило он тебе прикладом заехал. Ты ляг, ляг, — настойчиво тянул его к земле Алекс. — Еще немного и штыком бы проткнул. Кто-то из наших его снял. Так что, считай, ты в рубашке родился.
— Почему ты меня вытащил оттуда?
Глупый вопрос, конечно. Он и сам поступил бы точно так же, и не важно было бы, с какой стороны оказался Эджертон. Тихон испытующе смотрел на друга. И вдруг почувствовал силу, исходящую от Алекса. Эджертон определенно обладал необычной энергией. И что-то подсказывало Тихону, что эта энергия, эта сила Эджертона — одного розлива с той, что в последние дни овладевала им самим.
Но ощущение спайки, какого-то единения с Алексом, быстро прошло. И верх взяла подозрительность. Да, когда-то они были дружны. Работали вместе. И вместе чуть не погибли. Но время меняет людей. Чего ждать от Эджертона: добра или зла? Кто он теперь? Друг? Враг?
Вдруг кто-то огромный присел с ними рядом.
— Иисус свидетель, мы не хотели ничьей крофи, — сказал этот кто-то, и Тихон, повернувшись, увидел перед собой толстое, гладко выбритое и бледное, все в шрамах, лицо.
— Это Вандермейер, — сказал Алекс. — Вот он жаждет крови, хотя и врет, что это не так. Верно, Фриц? И здесь все решает он, а не я.
— Не зови меня Фриц, я Фритрих, — с тоской произнес толстяк. Как и Алекс, он тоже говорил с акцентом, но по-немецки тяжелым. — Не понимаю этих лютей. Нашлось бы место тля всех. А теперь… Неужели им плевать на свои шизни? Их много останется там… И не правда! Меня уже тошнит от крофи…
— Он немного пьян, — улыбнулся Алекс. — Мы тут праздновали кое-что. А вы пришли и помешали.
— Все испортили! — прохрипел, кивая, Вандермейер.
Тихон силился понять, что ему нужно сделать или сказать, чтобы убедить этих двоих с милостью отнестись к побежденным. Он не сомневался, что Амантуру и другим, кто с ним, крышка, но, может быть, кого-то не поздно спасти.
— Не надо никого убивать. Остановите… — сказал он.
Ничего не ответив, Вандермейер направился к стрелявшим бойцам. Тихон хотел было последовать за ним, но Алекс остановил его:
— Не беспокойся, Фрицу не интересно терять людей, — и Эджертон последовал за толстяком.
Прошла минута. Выстрелы прекратились. Тихон пополз к валу, чтобы взглянуть на поле боя, но голова закружилась, и он снова лег. Отер лицо снегом. На него никто не обращал внимания. Вооруженные люди все еще оставались на позициях. Среди них были мертвые и раненые, последним помогали дети и женщины. Тихон обратил внимание: их здесь много, детей и женщин. Похоже, что все эти люди — одна большая семья, как и поселенцы Амантура. Они вправе были занять брошенные кем-то владения и защищали это право ценой собственных жизней. Но если все считают себя правыми, кто виноват в той смерти, что разгуливает сейчас по заснеженному полю?
Он не мог найти ответа на этот вопрос. Преодолевая боль в голове, повращал глазами, ища Алекса. Но того поблизости не оказалось. Вместо него снова появился Вандермейер.
— Где Алекс? — спросил Тихон.
— Он у нас профессиональный парламентер. Пока моски не вышибли. Шайзэ! — выругался Вандермейер и показал на вал: — Отправился к твоим на перековоры.
«Если на переговоры, значит, кто-то еще жив!..» — с надеждой подумал Тихон.
Он уловил усталый взгляд Вандермейера. Толстяк, казалось, предался своим мыслям. И, видимо, не сразу понял вопрос, когда Тихона озарила внезапная догадка:
— Вы партизаны?
Вандермейер расхохотался.
— Знала бы моя мутер, что меня будут называть партисаном! Да еще где — в Сибири!
10. Старый друг
Тихон вглядывался в лица немногих оставшихся в живых поселенцев, когда партизаны под конвоем перевели их за вал. В основном женщины и дети. Было несколько мужчин, однако и те шли с покорностью и хранили тягостное молчание. Тихон искал взглядом Амину и облегченно вздохнул, когда увидел в толпе знакомую фигурку. Девушка шла, склонив голову, не замечая ничего вокруг. Рядом с ней шагал Нусуп. Он, напротив, живо смотрел по сторонам. Заметив Тихона, со злобой плюнул в его сторону.
Амантура среди пленных не оказалось.
Конвоир велел толпе остановиться.
— Всем сидеть! — приказал он.
Пленники опустились на снег.
— Сейчас придет начальство, решат, что с вами делать!
К толпе со стороны поселка приблизились еще трое партизан. Один из них, молодой красивый атлет с торчавшими из-под шапки длинными, немного вьющимися волосами подошел к пленным и, медленно обходя их, всматривался в лица, особенно проявляя интерес к женщинам.
— Баб-то сколько привалило! — ухмыляясь, повернулся он к своим дружкам.
Пройдясь обратно, остановился рядом с Аминой.
— Трудно не обратить внимания на такой цветок! — игриво произнес он и протянул руку девушке. — Иди сюда!
— Я?! — испуганно воскликнула Амина и попятилась, мотнув головой. — Я не пойду!
— Иди же, ну…
Тихон подошел к нему и дернул за плечо.
— Эй, эй! — прозевав его появление, накинулись дружки партизана.
Злотников отвлекся на них и пропустил удар — атлет без церемоний заехал ему в скулу, второй кулак угадил под ребро. Тихон упал в снег.
— Видели, как падает мешок с дерьмом?!
— Ну, ты даешь, Гуня!
— Отставить! — крикнул кто-то из конвоиров, но его не послушались.
Соскучившиеся по развлечениям товарищи атлета поддержали его смехом. А тот не собирался останавливаться. Когда Злотников начал подниматься, Гуня резко развернулся, чтобы ударить ногой. Но Тихон успел отреагировать. Схватив Гуню за сапог, потянул на себя. Оба упали. И все же атлет оказался сверху. Он навалился на Тихона так, что тот не мог пошевелить руками, и два раза ударил по лицу.
Наблюдая за схваткой, никто из конвоиров не шевельнулся. Тихон мог крикнуть им, что он друг Алекса, но отчего-то это показалось ему постыдным. Собрав силы, он вывернулся из-под атлета. Тот попытался схватить его, но сам повалился в снег. Они барахтались, как дети, но не детской была охватившая обоих ненависть. Руками взрыхляя снег, Тихон вдруг нащупал камень и схватил его. Это было нечестно, не по-мужски. Но главное для него было сейчас — выиграть бой любой ценой. В тот момент, когда тяжелый камень так хорошо лег в руку, Тихон оказался сверху. У него оставалась секунда, чтобы ударить врага камнем в лицо, причем ударить так сильно, как только мог, размозжить лоб, если получится. Но непонятно откуда нахлынувшее чувство заставило его остановиться. Не жалость это была, а что-то более серьезное и непонятное — он не сумел бы объяснить, что ощутил в этот момент, видя перед собой растерянный взгляд атлета, заметившего камень в его руке. Надо было бить, разбить этот узенький лоб! Но Тихон не мог заставить себя этого сделать. Он бы предпочел ударить так, без камня. Не трусливо. И жалел, что подхватил булыжник.
Но секунда, в течение которой промелькнули все эти мысли, была потеряна. Поняв, что ему ничего не грозит, атлет даже не пытался вникнуть в озадаченное выражение лица Тихона и ударил сам. Правда, из-за того, что лежал он на спине, замах получился слабым. Но кто-то из его друзей со спины приложил Тихону
