не менее теоретиков эмерджентности и тождества сближало отношение к физикалистскому и менталистс- кому языкам как разным уровням, или способам, объяснения; в современных дискуссиях теория эмерджентности по-прежнему остается актуальной.
Другой подход к психофизической проблеме восходит к теории систем (между этим подходом, разрабатываемым на Западе, и популярной в постсоветской России теорией синергетики существуют некоторые параллели). Ее теоретической основой является эволюционный функционализм Спенсера. Системное мышление как таковое приобрело значение во время и после Второй мировой войны как теоретическое сопровождение управления широкомасштабными проектами — такими как Манхэттенский проект (создание американской атомной бомбы) и межконтинентальная ракетно-ядерная защита. Венский ученый Людвиг фон Берталанфи (Ludwig von Bertalanffy, 1901–1972), вне связи с военными целями, заявил, что создал общее описание, пригодное для любой системы, будь то физический мир, живой организм или производственные технологии. Он считал, что «общая теория систем» (таково название его книги — General Systems Theory, опубликованной в 1968 г.) поможет объединить нефизические науки (включая изучение психики и мозга) путем определения свойств любой системы — организованного комплекса взаимодействующих элементов, в котором целое больше суммы частей. Системный подход, настаивали Берталанфи и другие, показывает, что мозг и психика обособлены только в абстракции. Согласно этой точке зрения, психолог или социолог должны прилагать общее знание о системах к особым системам самых высоких уровней организации.
И рассуждения Экклза и Поппера, и системное мышление оказали весьма незначительное влияние на западную мысль об отношении психологии к физиологии. В англоговорящем мире доминировала аналитическая философия, которая решала вопрос о сознании и мозге путем анализа того, какие из наших высказываний могут быть осмысленными. Это было показано, в частности, оксфордским философом Гилбертом Райлом (Gilbert Ryle, 1900–1976) в книге «Концепция сознания» (The Concept of Mind, 1949). Эта книга оказалась влиятельной и содержала аргументы в поддержку идеи поведенческих наук. Райл с лингвистической и логической точек зрения критиковал психологов, которые пытаются изучать внутренние состояния сознания, а также идущую от Декарта идею о том, что сознание обитает в теле, как «дух в машине» [135, с. 17]. Вместо этого он предположил, что язык внутренних состояний, если его понимать правильно, не относится к незримому и таинственному миру сознания, а описывает готовность действовать (или говорить), которую можно наблюдать. Как раз это и хотели услышать естествоиспытатели.
В 1990-е гг. ученик Райла Дэниел Деннет (Daniel Dennett, род. в 1942 г.), философ из Университета Тафтса в Массачусетсе, развил эти доводы и переформулировал их в свете компьютеризации, обновленной эволюционной теории и нового взгляда на сознание. Деннет был одним из философов, увлекавшихся нейронаукой и существенно повлиявших на ход дискуссии с 1980-х гг. до настоящего времени. В книге «Сознание объясненное» (Consciousness Explained, 1991) он критиковал «картезианский театр»: так он называл веру в то, что где-то в мозге существует некое Я, наблюдающее мир, когда тот движется перед ним на сцене. Он доказывал, что нам надо не цепляться за язык, в котором возможны столь абсурдные выражения, а взять на вооружение гораздо лучшую модель описания — модель компьютерной обработки информации. Он предложил сменить метафору сознания и вместо ссылок на картезианское Я говорить о процессах переработки информации в мозге. В новой терминологии понимание самих себя — это знание о состояниях переработки информации в мозге. Все, чем «сознательное состояние отличается от бессознательного… [это] тем, что данное состояние сопровождается мыслью более высокого уровня» [63, с. 309]. Параллельная обработка данных компьютером (разработка ее стала крупным событием в компьютерной науке второй половине 1980-х гг.) дала способ понимания того, как мозг в одно и то же время может реализовывать два режима деятельности. Для выяснения того, как и почему возникает явление «высокого уровня», т. е. сознание, Деннет обратился к эволюционной теории. Его критики сомневались, что оно представляет собой результат естественного отбора, и что подобный вид материализма может объяснить то, что повседневный язык называет осознаваемым качеством, или ощущением (представьте себе, например, зеленое вельветовое платье). Характер переживания, или феноменология непосредственного опыта, остается камнем преткновения в современной дискуссии.
Другой подход к философии сознания связан с именем Людвига Витгенштейна (Ludwig Wittgenstein, 1889–1951). Жизнь этого человека легендарна, а пережитое им пропорционально силе его таланта: он родился в богатой венской семье (его сестру рисовал художник Климт), а работать ему приходилось и низкооплачиваемым санитаром в лондонской больнице Гая во время Второй мировой войны. В одном из последних трудов, о котором было известно лишь маленькой группе философов из Кембриджа и который после его смерти был опубликован в переводе как «Философские исследования» (Philosophical Investigations, 1953), он обратился к языку как источнику, порождающему и сами философские проблемы, и их решения. Язык говорит не просто о «реальных» вещах, утверждал он, язык должен быть осмыслен как подчиненный правилам, укорененным в образе жизни; иными словами, язык — это общественная практика. Согласно Витгенштейну, эмоция — это не состояние, как мы обычно полагаем, а мотив, зашифрованный в языке. Понять эмоции, следовательно, — это понять, как люди в разных культурах используют язык эмоций. Также, с точки зрения Витгенштейна, менталистский и фи- зикалистский языки описания являются разными речевыми играми, лингвистической деятельностью в соответствии с некоторыми правилами, которые предусматривают разный контекст использования и вариативность значений. Таким образом, никакой психофизической проблемы, в смысле проблемы взаимоотношений между психикой и мозгом как реальными сущностями, не существует; это скорее проблема отношений между языками описания. Также не существует индивидуального языка, или индивидуального значения: об индивидуальном «внутреннем» мире ничего нельзя сказать, так как сказать нечто — значит присоединиться к социальной игре, игре «внешнего» языка. Подобные аргументы, которые Витгенштейн часто формулировал в виде афоризмов, в англоязычном мире привели к возникновению целой индустрии интерпретаций того, что он имел в виду и какие выводы для философии сознания из этого следуют.
В дискуссию о психических состояниях в 1950— 1960-х гг. внесли также вклад несколько английских философов. Они утверждали, что объяснить действие человека означает найти его мотив или же установить смысл этого действия. Так появились работы переводчика Витгенштейна Элизабет Энскомб (G. Elisabeth M.Anscombe, 1919–2001) «Интенция» (Intention, 1959), Ричарда Питерса (Richard S.Peters, род. в 1919 г.) «Концепция мотивации» (The Concept of Motivation, 1958) и Питера Винча (Peter Winch, 1926–1997) «Идея социальной науки и ее отношение к философии» (The Idea of a Social Science and its Relation to Philosophy, 1958), подрывавшие бихевиористские объяснения и статус психологии как исключительно естественной науки. Основной тезис был весьма прост: чтобы объяснить физическое событие, нужно выявить причинно- следственные закономерности, частным случаем которых оно является. Чтобы объяснить человеческое поведение, нужно понять, зачем некто это делает, т. е. обратиться к его намерениям, или интенциям. Когда я встаю, физиологи говорят о сокращениях мышц и нервной регуляции, а обычные люди интерпретируют это, к примеру, как знак уважения к кому-либо. За этим последовали долгие споры о том, служат ли намерения действительной причиной поступков или же нужно учитывать бессознательные мотивы. Главное, однако, что психологи поняли несостоятельность бихевиоризма: когда бихевиорист объясняет поведение человека, обращаясь к таким причинам, как выработка условного рефлекса, это нам ничего не дает для понимания поведения. На уровне обыденной психологии мы хотим знать, почему, по каким мотивам кто-то делает нечто. Бихевиористская психология не объясняет человека, приходили к выводу многие психологи, так как отрицает или игнорирует его интенциональ- ность. Как мы увидим, этот аргумент затем приобрел значение в дискуссии о том, могут ли компьютеры служить моделью сознания.
Со времен Первой мировой войны и до 1960-х гг. англо-амери- канская философия и континентально-европейская мысль шли в основном в разных направлениях. Французские и немецкие авторы меньше занимались анализом и теорией знаний и в большей степени интересовались своеобразием человека, структурой бытия, языка, истории и общества как специфических для человечества. О значении континентальной европейской мысли для психологии мы поговорим в следующем разделе. Однако идеи, известные под названием структурализма, которые связали психологию с общими интеллектуальными дискуссиями о знании, следует упомянуть сейчас, в контексте философии сознания. (Как и его наследник, «постструктурализм», термин «структурализм» очень широк и вряд ли относится к какому-либо единому комплексу философских принципов. Пиаже, например, использовал некоторое время это слово для описания собственной философии, несовместимой с пониманием термина структурными лингвистами.)
