Study in Experimental and Social Psychology, 1932) нет ни статистики, ни поведения. Позже он писал: «Ученый-экспериментатор по природе своей и на практике оппортунистичен… Экспериментатор должен строго использовать научные методы, но его не должна волновать методология как набор общих принципов» [45, с. 132–133]. Это были самоуверенные слова человека, который на протяжении многих лет был единственным психологом, состоявшим в Лондонском Королевском Обществе. В работе Бартлетта о запоминании связывались воедино процессы восприятия, узнавания и воспроизведения с акцентом на умственных схемах и эмоциональном отношении, привносимых человеком в выполнение задания. В конечном счете Бартлетт описывал психологические процессы как социальную активность, хотя и следуя духу естественно-научного исследования, благодаря которому его дисциплина заслужила уважение в Великобритании.
Для Бартлетта было очевидно, что субъективное измерение является частью психологических процессов: «Каше именно образы появляются и когда они возникают, во многом определяется природой интересов субъекта, его активным и пристрастным отношением [к миру]. Мы столкнемся с этим снова и снова» [44, с. 38]. По его мнению, психологическое исследование делает объективным не метод, а изобретательность, с которой исследователь- экспериментатор проверяет свои гипотезы, сформулированные на основе четких вопросов. Подход Бартлетта сохранял концептуальный анализ как часть критического аппарата науки, но исключал великие проекты создания единой психологии. Сравнивать работу Бартлетта с тем, что происходило в это время в США, значит сравнивать стиль малочисленной, но блестящей британской научной элиты со стилем огромного и общедоступного профессионального сообщества за океаном. Что касается первой, то методом в ней считалось искусство, которым владели несколько исследователей, закончивших Кембридж. В последней же формальные психологические методы и прозрачные процедуры исследования ставили всех в равное положение.
Британские исследователи усомнились в том, что формализм в методах и исключение упоминаний о психике и сознании — необходимое условие научности. Бихевиористы же отбросили сомнения и перешли к формальным методам и нементалистскому языку. Оба направления, однако, предусматривали дистанцирование психологии от физиологической психологии, которая выступила с собственной концепцией превращения психологии в точную науку. Эти ее притязания имели большой резонанс. Ведь физиология в конце XIX в. обладала непререкаемым авторитетом как естественная наука; она была дисциплиной, представлявшей непосредственную практическую ценность для медицины, и в ней были впервые выработаны и применены многие экспериментальные техники, которые потом использовали первые психологи. Интеллектуальные и социальные отношения психологии с физиологией в начале XX в. были двойственными и напряженными.
6.2 И. П. Павлов и «Высшая нервная деятельность»
В середине XIX в. такие физиологи, как Карл Фогт (Karl Vogt, 1817–1895) и Сеченов, заявили — возможно, несколько поспешно, — что психология станет научной только как наука о мозге. Но экспериментальное исследование мозга было делом трудным, а тезис, что знание о мозге позволит понять сознание, представлялся слишком опрометчивым; к тому же материалистические теории вызывали неприятные политические ассоциации. Поэтому другие ученые — такие, как Вундт, — стали рассматривать психологию как дисциплину, независимую от физиологии, хотя и пользующуюся физиологическими методами.
Любая претензия на то, чтобы считать психологию наукой, тем не менее, вызывала вопросы о том, как эта наука соотносится с наукой о мозге. Новые психологи должны были обосновать свою независимость от физиологии, которая была уже сформировавшейся дисциплиной. Между ними возникла серьезная конкуренция за материальную поддержку, поскольку физиология входила в программу обучения на медицинских факультетах и ассоциировалась в общественном сознании с пользой, приносимой медициной, тогда как психология еще должна была доказать свою необходимость. В Германии положение было, пожалуй, не столь сложным. Там такие профессора, как Вундт и Георг Мюллер, занимали высокие академические посты; институциональную конкуренцию им составляла философия. Но во Франции или в США психологи непременно должны были показать, что они могут предложить науке и практике нечто отличное от того, что может дать физиология.
Решающим моментом здесь стало создание тестов интеллекта: оно однозначно утвердило психологию в качестве отдельной области, требующей специальных знаний и профессиональных навыков. Тем не менее проблема отношения психологии и физиологии, подобно философскому вопросу о соотношении психики и мозга, продолжала оказывать влияние на развитие дисциплины. С новой силой эта дискуссия возобновилась после 1945 г., когда наблюдался необычайный всплеск исследований мозга, которые, как полагали некоторые ученые, должны были привести к созданию единой науки о природе человека. Это описывается в одной из следующих глав, в данном же разделе речь пойдет о более ранних этапах — работах Павлова.
Нейрофизиология — и теоретическая, и экспериментальная — в конце XIX в. была активно развивающейся областью исследования. Представители ее экспериментального крыла, использовавшие усовершенствованные техники вивисекции, работали в тесном контакте с неврологией — только что выделившейся областью медицины. Английский физиолог Чарльз Шеррингтон (Charles S.Sherrington, 1857– 1952) написал обобщающую работу «Интегративная деятельность нервной системы» (The Integrative Action of the Nervous System, 1906), в которой рассмотрел нервную систему как структурно и функционально объединенную сеть нервных клеток — нейронов. Он описывал рефлекторную дугу как базовую единицу функционирования организма — процесс превращения периферического стимула в движение, сам подверженный возбуждению или торможению со стороны высших уровней контроля в мозге. Изучение самого мозга, особенно исследование локализации таких функций, как речь, память, двигательный контроль и зрение, привело к предположению о существовании связи между физическими структурами и психологическими функциями. Большинство исследователей, и Шеррингтон яркий тому пример, сосредоточивались на собственно физиологических научных проблемах, ничего не писали про психику и не позволяли себе отвлекаться на нерешенные вопросы о соотношении психики и тела. Философская позиция, известная под названием психофизического параллелизма и описывающая психику и мозг как две отдельные, но действующие параллельно, реальности, часто помогала ученым отложить эти вопросы в сторону. Интерес Шеррингтона к психике ограничивался некоторыми размышлениями о процессах ощущения и восприятия, и больше проявился в поэзии и в философских раздумьях, которым он предавался, выйдя на пенсию.
Иван Петрович Павлов (1849–1936) был сыном священника и, как многие амбициозные и идеалистически настроенные молодые люди его поколения и уровня образования, обратился в поисках современной картины мира к естественным наукам. Ценности научного познания увлекли его. Он изучал медицину в Санкт- Петербургском университете, а затем занимался физиологическими исследованиями в университете Бреслау в Германии. Эти исследования увенчались работой, посвященной пищеварению, которая в 1904 г. принесла ему Нобелевскую премию и мировую известность. И только в зрелом возрасте, будучи уже профессором Военно-медицинской академии в Петербурге, Павлов полностью переключился на исследование психических функций и мозга — как структуры, которая лежит в их основе. Но даже тогда он продолжал называть себя физиологом, поскольку, по его мнению, объяснить явление научно — значит указать на его физиологические причины. По словам самого Павлова, его наука родилась из контраста между физиологическими данными и субъективными психологическими спекуляциями; именно этот контраст задал направление его исследованиям. Они заключались в формировании у собак рефлекса слюноотделения в ответ на звук колокольчика. Обычно собаки выделяют слюну при запахе пищи. Павлов же в своей работе анализировал то, как слюноотделение начиналось у них при звонке, если в предыдущих опытах им после этого звука давали еду, т. е. когда собаки выучивали, что происходит перед появлением пищи.
Итак, Павлову и его студентам нужно было решить, физиологи они или психологи. Павлов писал (это его воспоминания, а не исторически точное утверждение):
Изучая подробно деятельность пищеварительных желез, я должен был заняться так называемым психическим возбуждением желез. Пробуя с одним из моих сотрудников анализировать этот факт глубже,
