году) создала мифический образ компьютера как грозного, непостижимого божества, и его священнослужителей в белых халатах, чем-то неприятно смахивающих на «ублажающих машины тлей» из романа Сэмюэля Батлера «Едгин»[55], в которых, как он считал, могут в один прекрасный день превратиться люди. Прочно закрепившийся в массовом сознании благодаря многочисленным научно-фантастическим фильмам и сериалу «Стар Трек» миф о кибер-боге находит свое самое яркое воплощение в байке-апокрифе, рассказанной культурологом Джозефом Кэмпбеллом в книге «Власть мифа»:
Как-то президент Эйзенхауэр вошел в зал, заполненный компьютерами, и спросил: “Есть ли Бог?” Вдруг машины заработали, лампочки замигали, диски завертелись. Через какое-то время в комнате раздался голос: «
Кэмпбелл, который сам незадолго до этого приобрел компьютер, отмечает, что, как эксперт по разного рода божествам, он бы охарактеризовал компьютер как «ветхозаветного бога с большим набором требований и без капли милосердия к людям»{164}.
Другой специалист по вычислительной технике и энтузиаст искусственного интеллекта, Кристофер Эванс, творивший на заре компьютерной революции, воспринимает компьютер с точностью до наоборот и не разделяет кэмпбелловское представление о компьютере как о высокомерном и злом железном божке. В своей книге «Микро Миллениум» Эванс подробно останавливается на «сверхумных машинах», которые, как он считает, появятся в результате развития компьютерной техники. Подобно другим добрым, всезнающим и всемогущим богам из мифов и религий, такие обладающие «теоретически безграничными возможностями» машины избавят нас от зла, считает он. «Даже самые оптимистичные почитатели человека согласятся с тем, что наш мир находится в состоянии опаснейшего беспорядка и что одному Человеку с этим не справитсья. Искушение обратиться за помощью к компьютеру слишком велико, чтобы его можно было побороть… Вполне возможно, что компьютеры будут считать богами, а если они эволюционируют в Сверхумные Машины, эта вера может даже оказаться правдой»,{165} — пишет он.
Разумеется, если компьютеры — это боги, то те, кто выступают посредниками между ними и простыми смертными, воспринимаются как священнослужители. И действительно, существует давняя народная традиция отождествлять программистов со жрецами некоего культа. В хронике появления на свет микрокомпьютера «Душа новой машины», написанной Трейси Киддером, один программист вспоминает, какое возбуждение его охватило, когда он выучил язык ассемблера, позволивший ему управлять компьютерными операциями: «Я мог… разговаривать прямо с машиной. Круто, что я выучил этот жреческий язык. Я мог разговаривать с Богом»{166}. Описанные в «Хакерах» Стивена Леви группы состоят по большей части из двинутых на религии и оккультизме программистов — «монахов-технарей», членов «религиозного ордена» или, для их противников на математическом отделении MIT, «колдунов». Любопытно, но в хакерском жаргоне оккультные референции преобладают над религиозными. В «Новом хакерском словаре» можно встретить статьи о «глубинной магии», «тяжелом колдовстве», «вуду-программировании», «культовом программировании» и «гадании на рунах».
Более того, в киберкультуре считается, что компьютеру удалось уничтожить традиционную дистанцию между словом и делом. Как отмечает вашингтонский корреспондент
обычно слова как выражение наших мнений, мировоззрений и информации расходятся с нашими поступками. Вы можете кричать «Революция!» на всех перекрестках, а почтовые службы любезно доставят вам рецепты для приобретения нитроглицерина. Но революционные действия неизменно грозят уголовным преследованием. Философская проблема хакерства состоит в том, что компьютерные программы преодолевают это расхождение: они являются чистым языком, который провоцирует действия, едва его читают устройства, к которым он обращается… Действия автоматически следуют за чтением машиной слов{167}.
Наличие такого вот сверхъественного медиума вызывает стойкое желание окружить компьютер ореолом оккультной таинственности. Так, Джулиан Диббель, один из авторов
действию магического слова в эпоху, предшествовавшую Просвещению. Команды, которые мы набираем в машине, являются своего рода языком, который не столько что-то сообщает, сколько
Своя логика есть в том, что техноязычество с его стремлением найти противовес власти компьютерных гуру выворачивает на изнанку такого рода уподобления. В мире, где программирование рассматривается как кибернетическая каббалистика, заклинания могут пониматься как магическое программирование. «Программы — это “обряд”, вызывающий определенные действия»,— полагает техноязычник Фаррел Макговерн, принимающий участие в дискуссии «Кибермаг»:
Точно также магический обряд является программой,— продолжает он. — Выполнив, «запустив» свой ритуал однажды, тебе не требуется его повторять, поскольку его энергетический рисунок уже отложился у тебя голове… Ты лишь обращаешься к магическому участку пространства в мозгу, которое создал оригинальный ритуальный «исходник»! Вот так я делаю магию{169} .
Легкость, с которой такие сравнения переворачиваются с ног на голову, подтверждает веру Родни Орфеуса в то, что в слове «техноязычник» на исходе века не скрывается никакого оксюморона. «Нас спрашивают: “настоящие язычники сидят в лесу и поклоняются природе, чего же вы хлещете Diet Coke перед Mакинтошем?”,— пишет Орфеус, который помимо своего членства в ордене кроулитов является еще и профессиональным хакером и поклонником машин для расширения сознания. — Но когда вы работаете на компьютере, вы задействуете свое воображение, чтобы манипулировать с компьютерной реальностью. Это как раз и есть то, чем занимается любое колдовство — изменением податливой пластичной реальности в самом ее основании. Именно поэтому древние магические техники, которым уже сотни лет, востребованы в эру киберпанка».
Риторика Орфеуса все же имеет свои пределы. Несмотря на тот вызов, который философия бросает научному мировоззрению, многие из нас до сих пор не могут полностью от него отказаться и разделить веру Орфеуса в превосходство разума над материей. Конечно, постмодернистская критика и эпохальные достижения современной науки (теория относительности, квантовая механика, теория хаоса) достаточно сильно расширили научное мировоззрение, чтобы оно могло принять идеи, которые прежде считались противоречащими здравому смыслу или даже «иррациональными». Но все же оно не настолько широко, чтобы вместить техноязыческую идею передачи энергии по телефонным линиям или толкование будущего по «мантрическим вибрациям мириада точек» от помех на телеэкране.
Это же касается и восторженного утверждение Диббеля о том, что компьютеры сводят «разделение мира на символический и реальный» к «философскому миражу который требует более тщательного исследования»{170}. Немногие могут отрицать его тезис, лежащий в основе как современной корпоративной футурологии, так и посмодернизма, о том, что наши отношения с окружающем миром все больше и больше перемещаются в сферу, опосредованную электроникой,— видеоконференции, дискуссии на BBS и тому подобное. И немногие могут оспорить его идею о том, что власть транснациональных корпораций все больше зависит от киберпространства и осуществляется в его пределах. И, наконец, вряд ли кто будет спорить с тем, что слово (язык
