Хотя в языке иудейского богословия закон и пророки составляют единое целое, христианское богословие отождествляло свое дело с делом пророков против закона. Игнатий утверждал, что пророки соблюдали воскресенье, а не иудейскую субботу. Христианская апологетика с большим усердием искала доказательств того, что Иисус был исполнением пророческих обетовании, нежели указаний на то, что Он был «концом закона». Начало этого процесса заметно уже в Новом Завете, особенно» конечно, в Евангелии от Матфея и в Послании к Евреям, но также и в Евангелии от Луки — единственного новозаветного автора, которого традиционно считают греком: именно в этом Евангелии воскресший Христос, «начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании [Ветхого Завета]». Новозаветная формула «да сбудутся писания» может иногда относиться к результату, а не к цели, но перевод «чтобы [по воле Божией] исполнилось» говорит о том, что разницы между целью и результатом на самом деле нет. Ириней подытожил учение Нового Завета и древней христианской традиции вообще, когда заявил: «Что все это сбудется, было предсказано Духом Божиим через пророков, дабы служащие Богу в истине твердо уверовали в них».
Две цели этих свидетельств состояли в том, чтобы показать, что иудаизм с его законами устарел, и чтобы доказать, что «Тот, о Ком было предсказано, пришел согласно Писанию» Ветхого Завета. С этой целью в свидетельствах собраны пассажи, более всего применимые к Иисусу как Христу. Восстание народов против Яхве, описанное в Пс 2, исполнилось в страдании Христа: «Язычниками были Пилат и римляне; народами — колена Израилевы; царей представлял Ирод, а князей — первосвященники». Псалмы о воцарении можно было применить к воскресению Христа, которое возвысило Его до статуса Господа; уже в Новом Завете Пс 109 приводился в качестве доказательства этого. Другим распространенным доказательным текстом было описание страждущего раба в Ис 53. Спорившие с Оригеном раввины утверждали, что это «относится ко всему народу [Израиля], как будто он был одним человеком», однако этот текст настолько единодушно и однозначно толковался как христианский, что даже Трифон был вынужден признать, что Мессия должен был пострадать, хотя и не соглашался с тем, что Он должен был быть распят. «Пришествие Господа» в позднейших иудейских пророчествах и апокалиптике также относили к Иисусу как Христу; но теперь его пришлось разделить на два пришествия — первое, уже совершившееся в дни Его плоти, и второе, грядущее. Не всегда понятно, что было основанием, помимо различия между смирением и славой, для такого разделения, не принимавшегося ни иудаизмом, ни антииудаистами маркионитами. Уверенность, с которой предлагалось такое толкование, показывает, что для христианского учения христологический смысл этих пассажей разумелся сам собой.
Христианская традиция превратила иудейские писания в свои собственные, так что Иустин мог сказать Трифону: места, касающиеся Христа, «содержатся в ваших писаниях или, точнее, не в ваших, а в наших». Фактически некоторые такие места содержались только в «наших» писаниях, то есть в христианском Ветхом Завете. Христианские богословы были настолько уверены в своем обладании этими писаниями, что обвиняли евреев не просто в неправильном их понимании и толковании, но даже в фальсификации библейских текстов. Обнаруживая различия между еврейским текстом Ветхого Завета и Септуагинтой, они использовали их для того, чтобы подтвердить обвинения в адрес евреев, что те «изъяли многие места из перевода, сделанного семьюдесятью толковниками». Особо важным было использование в Септуагинте, Ис 7:14, слова «дева [????????]», заимствованного Новым Заветом и канонизированного раннехристианскими авторами. Еврейский текст Пс 22:17 в иудейской традиции имел два чтения: «пронзили руки мои и ноги мои» и «как у льва руки мои и ноги мои». Христианские учители, следуя Септуагинте, читали «пронзили» и относили этот стих вместе со всем псалмом к распятию; их иудейские оппоненты утверждали, что «этот псалом не относится к Мессии».
Кроме этих вариантов прочтений и канонизированных переводов в тексте Септуагинты появились христианские добавления, или, как назвал их Дэниелу, христианские таргумы и мидраши, в которых соответствующие места Ветхого Завета перефразированы и расширены таким образом, чтобы подтвердить христианское вероучение. Иустин Мученик обвинял иудеев в искажении фрагмента «Господь правил с древа» с целью устранить явную ссылку на распятие Христа. Христианская экзегетическая традиция утверждала, что в иудейской традиции толкований существуют и другие случаи подобного устранения и искажения. Возможно, мы встречаемся с примером такого присвоения иудейского наследия, когда христианский историк Евсевий приписывает иудейскому историку Иосифу фрагмент, в котором признается мессианство и божественность Иисуса; или когда тот же христианский автор предполагает, что в произведении Филона «О созерцательной жизни» описаны первые христиане, а не община иудейских аскетов. Все возрастающая легкость, с которой совершались присвоения и выдвигались обвинения, свидетельствовала о полноте христианской победы над иудейской мыслью.
Однако победа эта была достигнута в основном благодаря слабости противника. Ее причиной стала не превосходящая сила христианской экзегезы, или учености, или логики, а по большей части самодвижение иудейской истории. Считается, что возникновение и рост христианского движения лишили иудаизм его былой активности, особенно прозелитического рвения, которым отмечена иудейская мысль в эллинистической диаспоре и даже в Палестине, где про иудеев говорили, что они «обходят море и сушу, дабы обратить хотя одного». Существовало несколько переводов древнееврейской Библии на греческий язык, сделанных иудеями (а один или более — возможно, христианами). На рубеже II и III веков христианской эры, когда в западной части Римской империи латынь постепенно начала вытеснять греческий, изменилась ситуация в самом иудаизме. Септуагинта появилась по причине неспособности молодых евреев в диаспоре читать по- еврейски и в связи с желанием представить аргументы в пользу иудаизма грекоговорящему миру. Но ни один из этих факторов не побудил евреев перевести Ветхий Завет на латынь; начавшие появляться латинские переводы еврейской Библии были делом безымянных христианских переводчиков и, в конечном счете, Иеронима. В период после захвата и осквернения Иерусалима в 70 году иудейская полемика против христианства принимала все более оборонительный характер, тогда как христианское вероучение смогло пойти своим собственным путем, уже не вовлекая в диалог раввинов.
Ориген — один из немногих отцов Церкви, которые участвовали в таком диалоге. Возможно, он был также первым отцом Церкви, изучавшим еврейский язык «вопреки духу своего времени и своего народа», как сказал Иероним; согласно Евсевию, он «изучил его основательно», но есть причины сомневаться в точности этого сообщения. Иероним же за свое знание латыни, греческого и еврейского заслуженно славился как «триязычный муж», и Августин явно восхищался им, а, может быть, даже завидовал его способности «толковать божественные писания на обоих языках». Свидетельства о знании еврейского языка другими отцами Церкви — например, Дидимом Слепцом или Феодором Мопсуестийским — менее убедительны. Однако с большой уверенностью можно утверждать, что, за исключением обращенных из иудаизма, вплоть до библейских гуманистов и реформаторов XVI века знание еврейского языка не было обязательным условием христианского толкования Ветхого Завета. Христианское вероучение по большей части развивалось в Церкви, не имевшей представления об оригинальном тексте еврейской Библии.
С течением времени христианские богословы, писавшие апологетические сочинения против иудаизма, какими бы ни были их мотивы, все менее серьезно относились к своим оппонентам» восполняя недостаток убедительности или беспристрастности самоуверенностью. Они больше не рассматривали иудейскую общину как живую участницу священной истории, которая породила Церковь, и не уделяли серьезного внимания иудейской интерпретации Ветхого Завета или иудейским корням Нового. Поэтому обостренное переживание тайны Израиля, столь характерное и важное для Нового Завета, позднее лишь изредка встречается в христианской мысли, например, несколько раз у Августина; но даже у Августина эти места затмеваются многими другими, где об иудаизме и язычестве говорится так, как если бы они были одинаково чужды «народу Божию» — Церкви христиан из бывших язычников.
«Деиудаизация христианства» выражалась не только в том, какое место отводили иудаизму христианские богословы. Более глубокие последствия этого процесса заметны в самом развитии христианского вероучения. Так, деиудаизацией отмечены учение о Боге и учение о человеке. В иудаизме можно было одновременно приписывать Богу изменение Его намерений и утверждать, что Бог не меняется, никак не разрешая этого парадокса; ибо неизменность Бога понималась как Его верность завету-союзу со Своим народом в истории конкретных проявлений Его суда и милости, а не как онтологическая категория по преимуществу. Но в процессе развития христианского учения о Боге эта неизменяемость приобрела статус аксиоматического утверждения, являющегося основой для обсуждения других аспектов вероучения. Скажем, деиудаизация христианской мысли отразилась в том, как происходили христологические споры, в
