l:href='#n_1.1636' type='note'>[1636], и тем не менее документы раскола действительно показывают всю глубину интеллектуального отчуждения, развившегося между двумя регионами христианского мира. В контексте строгого святоотеческого различия между 'расколом' и 'ересью' [1637] обе стороны могли обвинять друг друга не столько во втором, сколько в первом. Хотя слова папы Павла 1-го о 'греческих еретиках, обдумывающих и замышляющих, как уничижить и сокрушить святую, кафолическую и апостольскую Церковь' [1638], были, по-видимому, обращены к иконоборцам, в конечном счете такими эпитетами награждались обе Церкви. Называя Константинополь местом, где текут источники православия [1639], Фотий, быть может, полагал, что Рим таковым не является. Независимо от того, имел он это в виду или нет, Михаил Керуларий пошел гораздо дальше, обращаясь к православным с таким призывом: 'О вы, православные, бегите общения тех, кто принимает лжемудрствующих латинян и мнит их первыми христианами в кафолической и святой Церкви Божией!' [1640] . Ибо, говорит он немного погодя, 'папа — еретик' [1641]. Таким образом, обвинение касалось не только раскола, но и ереси: Церкви расходились между собой в вероучительных вопросах.
Однако не все расхождения были вероучительными. По словам одного из 'восточных' обе стороны признавали, что 'отцы дозволили использовать (некоторое) вещи адиафорично' [1642], то есть не считать их правильными или неправильными. Что касается латинян, то многие возражения греков они отвергли [1643] как 'тщетные вопросы, принадлежащие не столько делам духовным, сколько мирским', и как 'суемыслие' [1644]. В значительной мере споры и взаимные опровержения касались местной самобытности обрядов и обычаев, которые задевали тех, кого учили, что существует лишь один правильный способ их соблюдения, как то было раскрыто ранней Церковью в связи с иудейскими законами о пище [1645]. В принципе легко было утверждать, что адиафора действительно имеет место, однако на практике не так-то просто было определить, какие обряды действительно таковы, а какие значимы для вероучения [1646], особенно в той культурной среде, где в литургических действах всегда усматривался символический смысл. Фотий утверждал, что там, 'где нет никакого отвержения веры или оставления всеобщего кафолического установления', соблюдающие тот или иной обычай не поступают несправедливо, равно как не соблюдающие его не нарушают закона, ибо среди разных людей существуют разные обычаи и правила [1647]. В ответ на это Николай тоже допускает существование 'различных обычаев в разных церквах, доколе им не противостоит канонический авторитет, ради коего должно их избегать' [1648]. Последний, конечно, не легко поддавался конкретному соотнесению, однако, когда латиняне не желали спорить о монашеской тонзуре [1649], находя этот спор неуместным, а греки, в свою очередь, считали адиафорой ношение бород духовенством [1650], все это говорило о том, что обе стороны признают наличие невероучительных расхождений, то есть таких, в которых 'ничего нет от вероучения, в коем полнота христианства' [1651].
Порой, основываясь на слухах, впечатлениях какого- нибудь путешественника или неверном переводе, стороны обвиняли друг друга в отвержении этого вероучения. Независимо от того, откуда брались эти обвинения, они были взаимными. В силу некоторых причин с обеих сторон предметом таких обвинений стало учение о Марии. Уже в 5-м веке 'те, кто стремился омрачить латинскую чистоту греческим громовержением' [1652], подвергались критике за то, что неподобающе учат о подлинных ее именованиях. В трактате 9-го века, посвященном вознесению Девы и написанном под псевдонимом в форме послания некоего Иеронима, 'восточные' обвинялись в том, что они 'омрачают вас тьмою своего сладкоречия и дурманят (вашу) латинскую чистоту (своею) греческою смутою'; в качестве противоядия он призывает своих латинских читателей 'подражать благословенной и славной Деве, которую вы любите и чей праздник ныне празднуете' [1653]. С другой стороны, на Востоке франков обвиняли в том, что те 'именуют матерь Господа нашего Иисуса Христа лишь Святою Девою, но не Богородицею' [1654]. Среди прочих обвинений, возводимых греками, было и то, что латиняне 'не поклоняются мощам святых' [1655] (и это в 11-м веке, когда ревность о мощах была одной из причин, заставивших западных христиан начать крестовые походы).
Однако в сравнении с этими ложными обвинениями более важным и значимым было признание обеими сторонами их общей веры и единой верности православному кафолическому преданию. Среди всех видов общения самым благородным было общение веры и истинной любви, представленное 'верою вашею и нашей' [1656]. По сути дела, противоборство разворачивалось среди тех, кто желал быть 'православными христианами, неколебимо пребывающими в учении чистоты и должным образом — в древних обрядах и установлениях, переданных святыми отцами как закон' [1657]. Перечисляя авторитетные источники этой православной веры (Писание, соборы, отцы, 'общепринятые понятия', разделяемые всяким разумным человеком, а также неписаное и мистическое предание Церкви), Восток обвинял Запад в том, что тот нарушает норму, принятую — по крайней мере, в теории, — обоими [1658]. На такие обвинения Запад отвечал утверждением верности той же норме. Вновь и вновь приводился отрывок из Книги Притчей (Притч.22:28): 'Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои' [1659]. Библейские обетования и повеления относились как к Востоку, так и к Западу [1660]. Применительно к Западу (а также, хотя и не столь очевидно, к Востоку) это предполагало, что в пределах одного большого предания могут существовать различные местные особенности, так что, если тот или иной отец Церкви излагал какую-либо своеобразную идею, это не лишало его возможности по-прежнему оставаться среди всех остальных [1661]. Однако, как продолжали утверждать восточные богословы, верность отцам означает, что, согласно сказанному Павлом ('Но если бы даже мы, или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема' [1662], Церкви и ее богословствующим нельзя ничего привносить в воспринятую сокровищницу веры [1663].
Неприятие вероучительных нововведений, столь характерное для восточной теологии, разделялось и западной. Каролинские Книги, например, в своем противостоянии восточному (как они считали) учению о 'поклонении' иконам основывались на предпосылке, гласившей, что 'мы, довольствуясь пророческими, евангельскими и апостольскими Писаниями, напитавшись установлений святых православных отцов, никогда в своих учениях не уклонявшихся от Того, Кто есть путь, истина и жизнь, и пребывая в верности шести святым и вселенским соборам, — отвергаем всякие словесные нововведения и все безумные измышления новых речений' [1664]. Таким образом, даже западное добавление к тексту Никейского Символа приходилось защищать как учение, которое было 'со всем тщанием изучено святыми отцами', однако 'долгое время пребывавшее в отвержении' [1665] и посему ныне кажущееся чем- то новым. Не западная, но именно восточная Церковь, отъединившись от Рима и усвоив свои собственные правила, 'дерзала на нечто новое и своеобычное' [1666]. В ответ на это Керуларий, приводя, как ему казалось, слова Иоанна Златоуста, причину расхождений между Востоком и Западом усматривал в 'нововведении итальянцев' [1667]. Если таковой причиной были 'отход от учения и нововведение', их надо искать не на Востоке, где 'сохраняются апостольские и святоотеческие формы православного учения' [1668]. Обе стороны принимали единую веру и утверждали, что всячески избегают любого новшества или добавления, усматривая в них отклонение от нее [1669].
Так или иначе почти весь спор, разворачивавшийся в контексте этой общей веры, сопрягался с экклезиологическими вопросами, с проблемами церковной организации и церковной практики. Спор об апостольском правлении (как оно было изложено в хартии Петрова главенства, то есть в 16-й главе Матфея (Мф.16:18–19) был, конечно, и экклезиологической проблемой. Он настолько сильно заявлял о себе в сочинениях спорящих между собой богословов, что другие экклезиологические различия отступали на второй план. Наверное, можно было бы сказать, что, если бы удалось определить вероучительную основу
