было невозможно.
— Вы хотите, чтобы я…
— Давайте, давайте, мы ведь тоже всего только люди. — Старший чиновник делал вид, будто ему скучно.
— Люди? — Я нервно рассмеялась.
Открылась дверь, вошел еще один в мундире.
— Что происходит? Где вещи? — Голос его звучал хрипло.
— Она ломается.
— Может, позвать подкрепление?
— Нет. — Сначала я сняла туфли, потом платье. Служащая протянула руку, и мне пришлось передать вещи ей.
— Всё снимайте.
Услышать еще раз: 'А побыстрее нельзя?' мне не хотелось. Я решила на какие-то мгновения перестать думать, сняла чулки и белье, и все это тоже отдала служащей. Чулки я аккуратно сложила, прежде чем сунуть ей в руки.
— Украшения — тоже.
Я сняла с шеи цепочку и отдала ее женщине, та осталась совершенно безучастной. А к чему могла бы она проявить участие?
— Часы. — Тем временем высоченный с маленькой головой поглаживал свой пистолет.
— И очки.
Я еще раз взглянула на часы — было десять минут восьмого. Времени у них оставалось немного. Вдруг я с полной ясностью поняла, что они обязаны до полуночи переправить нас через границу. Иначе они нарушат свои собственные правила. Ведь между двумя государствами наверняка существовало соглашение, определявшее эти процедуры.
— Кольцо.
Я воззрилась на человека в мундире так, словно я его не поняла, — он указал на мою руку. Я оглядела свою руку и покачала головой.
— Кольцо.
— Не получится. Оно не снимается.
— Любое кольцо снимается. Мыло!
Я еще энергичнее замотала головой. Один из служащих вышел, возможно, затем, чтобы принести мыло.
— Если мыло не поможет, то на этот случай имеются и другие средства, — шепнул мне человек в мундире. Я сделала вид, что не слышала этого. Кольцо я не снимала со дня смерти Василия, не снимала ни на ночь, ни когда плавала, ни когда что-то отмывала, ни когда копалась в земле на кладбище и выдергивала сорную траву, ни потом, когда мыла руки. Никогда.
Второй служащий вернулся с куском ядрового мыла.
— А побыстрее нельзя?
— Не надо, пожалуйста.
Служащий схватил меня за руку и стал стягивать кольцо.
— Пожалуйста, не надо. — Голос у меня оставался странно спокойным, словно принадлежал не мне. Я сжала руку в кулак. Служащий пытался кулак разжать, отгибая палец за пальцем.
— Пожалуйста, не надо.
Словно при замедленном кинопоказе, наблюдала я за тем, как кольцо сдвигалось все дальше по пальцу, сдвигалось с нажимом, с усилием, пока не исчезло в руке служащего. Обошлось без мыла. Я не чувствовала ни кольца, ни своей руки. Где-то чуть дальше мне слышался голос: 'Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не надо'. Возможно, это меня передразнивал старший из служащих, тот, что сейчас стоял у двери, а вообще отдавал приказания.
— Вы останетесь здесь. — Он распорядился, чтобы младший не спускал с меня глаз, потом сделал знак 'коллеге', которая пошла за ним с моими вещами. На среднем пальце от кольца даже не осталось отпечатка. Младший стоял у притолоки и, казалось, радовался. Я невольно вспомнила своего брата, который в годы возмужания ни о чем не мечтал так страстно, как о мундире, и больше всего ему нравились формы полицейских и солдат, но пожарные, летчики и матросы восхищали его тоже. Золотые звезды нравились ему больше, чем серебряные и красные. Его мечты о будущей профессии развивались исключительно в этом направлении. Я уверена: из него вышел бы плохой полицейский. Не потому, что он был бы не способен отдавать приказы или сходу вникнуть в ситуацию, такие вещи давались ему легко, а вот подчиняться кому — то ему было тяжело, приказов он ни от кого, кроме нашей матери, не терпел. Так что пришлось ему стать не особенно преуспевающим фрезеровщиком. Этот парень здесь уж слишком охотно исполнял приказы, даже если это был приказ следить за раздетой женщиной. Его глаза беспокойно бегали по моему телу и тому, что его окружало, они были такими напряженно зоркими, что мне со стыда хотелось незаметно провалиться сквозь землю. Я тоже исподволь к нему присматривалась. Голова маленькая, молодой. Высокого роста. Больше мне ничего в глаза не бросилось, ничего особенного, индивидуального. Возможно, у него была бледная кожа, по при таком свете кожа любого человека показалась бы бледной. Я не имела права даже знать его имя, так как могла бы его предать. Его воинское звание оставалось неизвестным, зная его, я могла бы сориентироваться. Только его внешность, воздействию которой я уже изрядное время подвергалась, создавала, конечно, непреднамеренную близость. Ему моя нагота казалась более неприятной, чем мне. Вдруг стало совершенно темно, потом опять зажегся свет.
— Извините, — высоченный юноша с трудом скрывал, как ему смешно, — он явно спиной нажал на выключатель. Я снова скрестила на груди руки.
Через некоторое время открылась дверь, старший из чиновников скомандовал: 'Пройдемте!' В дверном проеме показалась женщина-служащая, вероятно, она сопровождала нас приличия ради, дабы соблюсти благонравие и порядок. Она принесла для меня полотенце, но они было слишком маленькое, чтобы прикрыть все, — грудь и срам, а прежде всего — большое родимое пятно, расползшееся возле моей коленной чашечки, пятно, которое я ненавидела, которое было мне противно и которое мне хотелось показывать этим людям даже еще меньше, чем грудь и срам. По коридору мы прошли в другую комнату, где нас встретил человек в голубом фартуке и в очках. Он положил на полку колено какой-то трубы, наверно, это был мастер, отвечавший за исправность инвентаря и производивший его ремонт. Старший сказал ему про меня:
— Это она.
Человек в голубом фартуке на меня не взглянул, только устало кивнул головой в сторону кресла и велел мне туда сесть.
— Зачем это?
— Таков порядок.
Кресло напоминало трон, у него были широкие подлокотники, устойчивый и высокий цоколь.
— Залезайте.
— Мне нужно пописать.
— Сейчас?
— Да.
— Туалеты в другом конце, туда вы сейчас не пройдете. — Служащий задумчиво смотрел на мою грудь, которую не могло закрыть полотенце.
— В углу стоит ведро, — сказал человек в голубом фартуке и указал на белое эмалированное ведро.
Я пристроилась над ведром, полотенце соскользнуло на пол, одной рукой я поймала его за уголок, словно этим движением могла прикрыть свою наготу.
Мой взгляд остановился на Единственном, который вошел в комнату, незамеченный мной. Я не могла решить, которым он был вначале, Правым или Левым. Так было легче не воспринимать его присутствие, как нечто касающееся меня. Служащая протянула мне лигнин.
— А теперь залезайте.
