В ответ — ни слова, ни жеста.
— Симон! — повторила я чуть менее хрипло.
Ответа не было.
Я прошла на цыпочках к сумочке, вынула мои бифокальные очки, нацепила на нос и присмотрелась к нему более пристально.
Его глаза были плотно закрыты. Тело расслаблено. Рот приоткрыт, причем челюсть отвисла под странным углом, тоненькая ниточка слюны стекала из угла рта на подушку. Через некоторое время он всхрапнул.
Ах ты мой телохранитель, подумала я и пошла надевать ночную рубашку.
Я выключила телевизор, потушила свет, как можно тише улеглась в постель и осторожно прижалась к нему. Он очнулся всего лишь на какую-то долю мгновения. Но этого хватило, чтобы я прошептала: «Я тебя люблю». И хватило ему пробормотать: «Я тоже тебя люблю».
День седьмой
Суббота, 16 февраля
Симон разбудил нас около семи, когда начал поворачиваться на другой бок и, к своему удивлению, наткнулся на мое тело.
— Ох, прости, пожалуйста! — воскликнул он, подбирая руки и ноги и соображая, что спал в рубашке и брюках. Не могу сказать, что он испытал, поняв, что до сих пор полностью одет, — облегчение или разочарование.
— Простить за что? — полюбопытствовала
— Прости за то, что не сдержал обещания, — пояснил Симон. — Я же собирался не ложиться и сторожить тебя.
— Какая ерунда! Все уже прошло. И я, как видишь, в целости и сохранности.
Он бросил взгляд на мою ночную рубашку.
— Пожалуй! — От его многозначительного взгляда меня окатила жаркая волна. — Я, наверное, заснул на полуслове. Совершенно ничего не помню.
— Совсем ничего? — решила уточнить я, интересуясь, разумеется, прежде всего фразой «я тоже тебя люблю».
— Полный ноль! — подтвердил он.
Я встала и прошлепала к телефону. Я позвонила Джеки, потом Пэт — удостовериться, что они тоже в целости и сохранности. Слава Богу, они были в полном порядке и собирались идти завтракать. Пэт еще спросила, хорошо ли мы с Сэмом провели вечер.
— Очень хорошо, — сказала я.
— Это замечательно, — обрадовалась она, после чего сосредоточилась и перешла к делу. — Кстати о Нассау. Мы прибываем в одиннадцать тридцать. Джеки уже договорилась с доктором Йоханссоном встретиться без четверти двенадцать у госпиталя. После чего они отправляются гулять. Алберт пригласил меня…
— А может, вам с Албертом присоединиться к нам? — прервала ее я, опасаясь оставлять Пэт наедине с Муллинзом под занавес всего этого мероприятия. — Так замечательно! У нас будет свидание вчетвером!
— Сначала ты не хотела, чтобы я общалась с Албертом. Теперь хочешь. У меня такое впечатление, что ты совсем о нем не думаешь.
Естественно, хотелось сказать мне. Я думаю о тебе.
— Не говори глупостей! Все в порядке.
— Ладно, если ты так считаешь. Значит, будем гулять вчетвером. А где и когда встретимся?
Прикрыв микрофон ладонью, я посоветовалась с Симоном как с опытным путешественником, где нам четверым удобнее всего назначить рандеву.
— Скажи, что встречаемся на площади Парламента, у статуи королевы Виктории. Когда они сойдут с корабля, им надо будет пересечь площадь Роусона и идти по улице Залива. Они выйдут прямо на площадь Парламента. Это большой квартал исторических зданий желтого цвета с зелеными ставнями.
Я повторила все это Пэт и предложила встретиться около двенадцати. Положив трубку, я вернулась к кровати и присела рядом с Симоном.
— Сейчас всего полвосьмого, — сказала я. — Можно пойти на пробежку, если у тебя есть такое желание. Можешь сходить к себе в каюту, переодеться, я присоединюсь к тебе на прогулочной палубе.
Симон покачал головой.
— Понятно. Значит, сегодня бегать не будем, — согласилась я, предполагая, что его мысли по- прежнему заняты решением детективной загадки из серии «кто это сделал».
— Я еще успею набегаться, — сказал он.
— Да, конечно, — согласилась я, не поняв значения его фразы. — Я просто подумала…
Он заставил меня умолкнуть, крепко стиснув мою ладонь пальцами. Потом пристально посмотрел мне в глаза и произнес с неподдельным драматизмом:
— Убийца может появиться сегодня. Самый крайний случай — завтра рано утром. Я, возможно, не сумею тебя защитить, Струнка. Ты это понимаешь?
— Симон, — потянулась я к нему с поцелуем. — Мы уже это проходили. Ты не несешь за меня никакой ответственности. Если окажется, что наемный убийца преследует меня, то в тот момент, когда он подойдет ко мне на фут, я преподам ему урок, который он запомнит на всю жизнь. Тебе может казаться, что я скромница и вообще мне пора в тираж, но это только видимость, уверяю тебя. — И скромно потупила очи.
Он рассмеялся.
— Что ж, если мне не удастся тебя спасти, — уступил он, — то, может, удастся хотя бы подарить тебе любовь. — Он придвинулся ближе. — Здесь. Сейчас. Пока еще никто никого не убил.
Неплохая идея!
— Принимается, — ответила я, довольная уже тем, что он все-таки обо мне думает. — Здесь. И сейчас!
Он разделся, не сводя с меня глаз, даже когда полез в карман за кондомом. Я не могла не вспомнить, что именно из-за такого же безвредного кусочка латекса (а точнее, из-за того, что Симон ушел в ванную натягивать его) совсем недавно мне пришла в голову мысль о том, что именно он является убийцей, и я в слезах вылетела из его каюты.
На этот раз все обошлось без театральщины. Он быстро и уверенно натянул резинку, потом подхватил подол моей ночной рубашки, стянул ее через голову и швырнул на пол, на свою одежду. Одежда наша соединилась раньше, чем мы.
Что ж, наконец-то это произойдет, Элен Циммерман. Пускай тебя потом убивают. Ты встретишь смерть со счастливой улыбкой на устах!
Потом, когда мы уже лежали в объятиях друг друга, а мое тело еще подрагивало от напряжения, которого я не испытывала много лет, я приподняла руку и провела пальцами по его лицу. Какое лицо, восхищалась я! Какой мужчина! Какой любовник! Я буквально кричала от наслаждения — и люди из каюты под нами колотили в потолок, требуя, чтобы я заткнулась.
Симон, похоже, тоже был доволен, судя по тому, как он сказал, когда уже все кончилось:
— Ты просто нечто, Струнка!
Полагаю, когда мужчина говорит тебе такое, это надо расценивать как комплимент, правда?
