если мы сидим очень близко и он вдруг это замечает, то прочищает горло и отодвигается или встает. Иногда, когда мы вместе, в воздухе что-то меняется и кажется, что мы вдвоем на всем свете, но только вокруг не куча пустого пространства, как должно было бы быть, а мы будто заперты в малюсенькой комнате и говорить нам не о чем.
3) Папа не любит со мной разговаривать. Может, потому, что я задаю много вопросов, например: «А как оно будет в новом мире?» или: «А Бог знает про все, что случится в будущем?» На что папа ответил: «Бог сам решает, что ему знать, а что нет». А я на это сказала: «Тогда он должен знать, что должно случиться, чтобы не хотеть про это знать», а папа сказал: «Все это вообще-то несколько сложнее».
Тогда я сказала: «Так Бог допускает плохие вещи, потому что не знает про них заранее или потому что не хочет им помешать?»
«Бог допускает плохие вещи, чтобы показать, что люди не в состоянии сами повелевать собой. Если бы Бог предотвращал все плохие вещи, люди не были бы свободны. Они стали бы марионетками».
Я сказала: «Ну, наверное. Но если все, что мы делаем, уже заранее где-то записано, мы свободны поступать как нам хочется или нам только так кажется?»
Папа сказал: «Нам не постичь промысел Господа, Джудит. Его пути неисповедимы».
«Зачем же мы тогда их осмысляем?» — спросила я.
Папа поднял брови и закрыл глаза.
Я сказала:
«Может, слишком много осмыслять вредно?»
Папа сказал, что очень может быть.
Но обычно я стараюсь говорить с папой поменьше, и он со мной тоже, и это самая главная наша проблема, потому что пока мы молчим, в воздухе так и висят всякие слова, которых мы не сказали. Я вечно пытаюсь их оттуда выхватить, но, как правило, мне не дотянуться.
4) Папа часто сердится на меня. Это потому, что существует ряд вещей, которые он считает правильными и которые надлежит делать должным образом, а именно:
а) говорить (а не бормотать)
б) сидеть прямо (а не сгорбившись)
в) ходить (а не бегать)
г) думать (а не мечтать)
д) экономить (а не тратить деньги на пустяки)
и другой список — еще длиннее — тех вещей, которые он считает неправильными, а именно:
а) плакать
б) играть с едой в тарелке
в) оставлять еду на тарелке
г) бегать (в том числе прыгать через скакалку в коридоре, что есть также нарушение другого правила, см. е)
д) шаркать обувью
е) вообще шуметь
ж) оставлять двери открытыми
з) отвлекаться
Рано или поздно я все равно делаю одно и забываю сделать другое.
Правда, иногда я не понимаю, почему папа на меня сердится. Однажды я спросила, что я сделала не так.
Он сказал:
— Ты?
— Да.
— Почему ты спрашиваешь?
— У тебя всегда сердитый вид.
— У меня?
— Да.
— Я не сержусь.
— А-а.
— Если б сердился, ты бы заметила!
— А, ну ладно.
Он сказал:
— Ишь чего!
Видно было, что он сердится сильнее, чем до начала разговора.
5) Но хуже, гораздо хуже того, что папа на меня сердится, и того, что он не хочет со мной разговаривать, не хочет на меня смотреть и не хочет до меня дотрагиваться, — то, что папа часто грустит.
Раньше, когда я была помладше, я иногда спускалась ночью выпить воды и видела свет под кухонной дверью. И я видела сквозь дверное стекло, что папа сидит у стола и ничего не делает, просто сидит. Я стояла у двери и ждала, пока он шевельнется, и если он шевелился, это было как шагнуть в теплую воду. А если он не шевелился, я уходила обратно, и в груди было больно, и я обещала, что буду вести себя лучше, и ждала, когда будет свет.
Это было еще в те времена, когда я думала, что, если буду очень стараться, папа меня полюбит, но теперь я больше так не думаю. Потому что то, из-за чего он меня не любит, произошло очень давно, и теперь мне уже этого не изменить, хотя не будь меня, ничего такого бы и не случилось.
Глас во тьме
Закончив писать, я спрятала дневник под отставшую половицу у себя под кроватью. Теперь придется его прятать. Пока папа не опамятуется и не увидит очевидных вещей.
Тут я вдруг подумала, а что бы сказал брат Майклс, если бы узнал про все это, и мне очень захотелось сказать ему, что он был совершенно прав, что я могу делать то, что хочу, как он и говорил.
Залезла в кровать. В голове все еще было горячо, и вообще мне было как-то странно. Я видела себя в кровати, будто находилась не внутри своего тела, а снаружи. Я один раз упала в обморок, это было похоже. Я думала про папу, про наш спор, думала, как он удивится, когда наконец поймет, что я действительно могу творить чудеса, но только теперь мне казалось, что все это происходит с кем-то другим, что вот лежит на кровати маленькое тельце, а наш дом, улица, городок и вся Вселенная вливаются мне в голову, и в голове на все это хватает места, и при этом в ней делалось все жарче и жарче, и было это так странно, что я просто откинулась на подушку и решила — будь что будет. А потом услышала голос.
«Выходит, ты смогла сотворить снег, — сказал голос. — А что ты, интересно, можешь еще?»
Что-то пробежало по спине и по волосам, а внутри будто бы что-то растаяло.
— Привет? — сказала я, но мне не ответили. Я стала ждать.
Потом кто-то вздохнул. Точно.
Я села в кровати. Дышала изо всех сил. Подтянула одеяло, глубоко вдохнула.
— Кто это? — прошептала я.
Снова настала тишина. А потом голос произнес:
«Я спросил: что ты можешь еще?»
Я вздрогнула.
— Кто ты? — спросила я.
«Хороший вопрос».
