«Ладно. Только не трогай».
И он вытащил из-за спины коричневую книжечку. Обложка почти отвалилась, страницы размахрились, а когда он ее открыл, оказалось, что внутри буквы, которых я отродясь не видела.
Я спросила: «А почему страницы помяты?»
И старик ответил: «Они намокли от слез тех, кто пытался ее прочесть, но не смог».
Мне вдруг сделалось холодно.
«А я смогла бы?» — спросила я.
Он улыбнулся: «Мы теперь этого никогда не узнаем».
И тут я проснулась. Но утро еще не настало. Было темно, я дрожала. А воздух двигался и был полон шороха машущих крыльев.
Я натянула одеяло, съежилась. Закрыла глаза, попыталась отыскать старика. Хотелось спросить, какая будет горечь от камня. Только муравьи и одуванчики куда-то исчезли. Вместо них были перья, будто у меня над головой встряхнули гигантскую подушку; я смотрела на них, и перья валили все гуще.
Поди рассмотри, когда вокруг такая круговерть. Я спряталась под деревом посреди поля; воздух становился все холоднее. Камень в кармане сделался горячим, я грела об него ладони, но вскоре он так раскалился — не удержишь, пришлось положить его на землю, он светился все ярче и ярче, а мир вокруг становился белым.
Когда я проснулась, было утро. Воздух был неподвижен и тяжел. Он прижимался ко мне, будто одеяло, и одеяло это было холодным. Я вылезла из кровати. Отдернула занавеску. И мир снаружи оказался белым.
Первое чудо
Я смотрела на снег и гадала, снится мне он или нет. Только эти дома были не из картона, а эти люди — не из глины: мистер Нисдон пытался завести машину, миссис Эндрюс высовывалась из-за занавески, малышня лепила снежную бабу, пес из двадцать девятого дома задирал лапу у одного сугроба и бежал к следующему. Я моргнула, но картинка никуда не делась. Я ущипнула себя — вышло больно. Я села на кровати, посмотрела на коленки. Потом встала, еще раз посмотрела в окно. Потом оделась, побежала вниз и открыла входную дверь.
Снег был не из хлопковых тряпочек, не из чистилок и не из салфеток. Он был настоящим. Я повернула лицо к небу. Белизна залепила глаза и губы. Холод обхватил меня точно молчание. Я вернулась в дом.
Грохнула задняя дверь, в кухню вошел папа. Щеки у него были красными, усы топорщились. Он поставил на пол ведро с углем и налил себе чаю.
— Оденься потеплее, — сказал он. — Будет холодно, пока дом не прогреется.
— Ты не пойдешь на работу? — спросила я.
— Какая работа? — ответил он. — На заводе вырубили электричество. А ты не пойдешь в школу. Дороги закрыли; даже грейдер и тот застрял.
И тогда я села за стол и сидела совсем тихо, потому что внутри что-то жужжало. А папа говорил:
— В жизни такого не видел. Уж всяко не в октябре.
А мне казалось, что он где-то далеко, а все вокруг новое и незнакомое — позвякивание печной заглушки, бряканье кочерги, шипение и бульканье каши. Я стояла на каком-то высоком месте, и спускаться мне не хотелось. Хотелось подняться еще выше. Я сказала:
— Может, снег — это знак конца! Вот было бы изумительно.
Папа сказал:
— Если тут что и есть изумительного, так то, что у нас завтрак стынет.
Он поставил на стол две тарелки с кашей, сел и склонил голову. И сказал:
— Благодарим Тебя за эту пищу, что дает нам силы, благодарим за новый день нашей жизни, и да употребим мы его на разумные дела.
— А еще благодарим за снег, — сказала я про себя, вытянула руку и положила поверх папиной.
А он сказал:
— Именем Иисуса Христа, аминь. — Убрал руку и сказал: — Во время молитвы нужно сосредоточиваться.
— А я и сосредоточилась, — сказала я и спрятала руку в рукав.
— Ешь, — сказал папа. — Хочу успеть в магазин, пока не раскупили весь хлеб.
Мы надели теплые пальто и резиновые сапоги. Пошли по дороге, по розовому следу, оставленному грейдером. Снег больше не падал; небо сделалось ослепительным, во всех окнах блестело солнце. Все, что обычно попадалось на пути, — собачьи какашки, окурки, жвачка, плевки — исчезло. Машины накрылись снежными одеялами. Вокруг ничего не было — только люди несли мешки с продуктами, или разгребали снег, или дули на ладони.
С вершины холма перед нами раскинулся город. Я знала, что он никуда не делся, но сегодня, чтобы в этом убедиться, приходилось вглядываться вовсю. Мы прошли мимо многоэтажной парковки, мимо автобусной станции, по главной улице — и там все было под снегом.
Я сказала:
— По-моему, здорово. Почаще бы так.
Папа ответил:
— Так больше не будет.
— Откуда ты знаешь?
— Слышал прогноз.
— Но ведь снега в прогнозе не было, верно?
Он не слушал.
В кооперативном было полно народу. Дуло горячим воздухом, все толкались.
«Вы когда-нибудь такое видели? — говорили вокруг. — А в прогнозе ничего такого не было!» И еще: «Надо же, в октябре!» Газет у касс не оказалось, хлеб почти весь разобрали. Мы заплатили за покупки, папа взял четыре пакета, я взяла один, и мы зашагали к дому.
На полдороге вверх я спросила:
— Папа, а как можно понять, что произошло чудо?
— Чудо?
— Да.
— Ты это о чем?
— Я думаю, что, может быть, этот снег — чудо.
— Это обыкновенный снег, Джудит.
— Оттуда ты знаешь?
Папа сказал:
— Так, я не собираюсь обсуждать это весь день. Ясно?
— Но откуда ты знаешь про разные вещи, что они — не чудеса? — спросила я.
Чтобы не отставать, приходилось бежать бегом. Я сказала:
— Мне кажется, люди не поверят в чудо, даже если оно произойдет у них прямо на глазах, даже если им скажут, что это чудо. Они все будут думать, что это самая обычная вещь.
Папа сказал:
— Джудит, к чему ты клонишь?
Я открыла рот, потом снова закрыла.
— Я пока не могу объяснить, — ответила я. — Мне нужны еще свидетельства.
— Свидетельства?
— Да.
