усталой, но все-таки выдавила из себя кислую улыбку:
— Надеюсь, ты привезла мне сигарет.
Почти весь уик-энд я провела в ее палате, только ночевать уходила к ней домой. (Когда я заикнулась об отеле, она настояла на том, чтобы я остановилась у нее: «Похоже, в ближайшие пару недель мне не доведется спать в собственной постели».) В те дни Марджи просто поразила меня. Она не раскисала, не жалела себя и ясно дала понять, что намерена бороться с раком, применяя тактику «выжженной земли».
— После трех мужей-лузеров мне не привыкать к дерьму. И если я дерусь, то дерусь не по правилам.
Я не могла отделаться от тревожного чувства, что это шоу отчаянной смелости разыгрывается исключительно для меня. Я видела в ее глазах страх, который она боялась выразить словами. Марджи никогда не любила показывать слабость и незащищенность — даже мне. Точно так же она никогда не жаловалась на свое одиночество, хотя я и знала, что ей приходится несладко. Это одиночество я в полной мере прочувствовала в те две ночи, что провела в ее квартире. Я много раз бывала у нее дома, но впервые в отсутствие хозяйки, которая своей кипучей энергией прежде заполняла все пространство. Теперь у меня была возможность как следует рассмотреть эту безликую однокомнатную квартирку, расположенную в одном из типовых бело-кирпичных домов постройки 1960-х годов, которые своей архитектурой напоминают высотные холодильники и так портят (на мой взгляд) пейзаж квартала Семидесятых улиц. Меня всегда удивляло, что Марджи живет в такой каморке. В конце концов, разве она не возглавляет пиар-агентство? Хотя к нему больше подошло бы название «фирма-бутик» (в штате она сама и еще три человека), да и вряд ли моя подруга зарабатывала такие уж большие деньги, а уж в тратах она себя не ограничивала. Марджи вела активную светскую жизнь днем и ночью, уик-энды проводила у друзей в Хэмптоне или Западном Коннектикуте, так что домой приходила разве что переночевать, переодеться и скоротать редкий одинокий вечер. Она купила квартиру двадцать пять лет назад на те небольшие деньги, что остались от матери, и сдавала ее в аренду каждый раз, когда выходила замуж. («Мне кажется, подсознательно я всегда чувствовала, что опять вляпаюсь, — призналась она мне однажды, — поэтому настаивала на том, чтобы переехать к мужу… это избавляет от лишней суеты при разводе, когда знаешь, что у тебя есть запасной аэродром».)
Когда я возвращалась вечером из госпиталя, с меня тут же слетал напускной оптимизм, припасенный для Марджи, и накатывал отупляющий «афтершок». Зловещая тишина и стерильность жилища добивали меня. Квартира была обставлена весьма скромно — диван и кресло с накидками из однотонной серо- бежевой ткани, маленький обеденный стол, обычная двуспальная кровать. И не было даже намека на излишества или стиль, как и признаков личной жизни. Ни семейных фотографий, ни современной живописи на стенах, разве что пара-тройка постеров из музея Уитни. Была стереосистема, но с бедной коллекцией компакт-дисков — преимущественно легкая классика (Андреа Бочелли, «Три тенора») и старомодные шлягеры. Телевизор, DVD-проигрыватель, книжная полка с пестрой подборкой бестселлеров последних лет в мягких обложках. Горка в стиле семидесятых служила баром, и я обнаружила там бутылку виски «JB» и несколько пачек сигарет «Меритс». Я налила себе виски и сделала несколько глотков, мысленно восхищаясь целебной силой алкоголя (только без злоупотреблений, поспешно одернула я себя). Оглядывая убогий интерьер, я задавалась вопросом, почему раньше не замечала его безликости, почему меня никогда не настораживал столь резкий диссонанс между шикарной, успешной женщиной и одиноким, унылым мирком, в который она себя заточила. Мы редко заглядываем в личное пространство наших друзей. А может, просто закрываем глаза на то, что не хотим видеть, предпочитая участвовать в ярких чужих постановках. Во всяком случае, именно так годами складывались мои отношения с Марджи — я втайне завидовала ее бурной жизни в мега-полисе, свободе в путешествиях и флирте. И (больше всего) — пресловутой «прайвеси», которой была лишена я, во всяком случае, до той поры, пока не выросли и не разлетелись дети. В то же время я видела, как Марджи, приезжая к нам в Мэн (особенно когда Джефф и Лиззи были еще маленькими), с тихой завистью смотрела на царивший в нашем доме хаос, с его вечным гвалтом и детскими капризами. Нам всегда хочется того, чего у нас нет. Мы отчасти недовольны жизнью, которую создаем для себя сами, независимо от того, насколько она успешна. В каждом из нас найдется частичка, которая никогда не будет удовлетворена реальностью и тем, что достигнуто. Неустроенный быт Марджи, как ни странно, не вызвал во мне чувства благодарности к судьбе за многолетний брак и сопутствующий ему комфорт. Напротив, он обострил мучивший меня вопрос выбора и неудовлетворенность собой. И еще подсказал, что в этой женщине, которая вот уже тридцать пять лет остается моей самой близкой подругой, для меня еще очень много непознанного.
На следующий день, в госпитале, Марджи сказала:
— Готова спорить, ты нашла мою квартиру сиротской.
— Не совсем, — солгала я.
— Если у меня рак, это еще не значит, что меня надо щадить. Моя хибара — действительно полный отстой, и в этом виновата только я. Свидетельство моей полной неспособности тратить энергию на «здесь и сейчас». Живу только следующей встречей, будущей сделкой, завтрашней пьянкой с каким-нибудь идиотом, который напишет статью для бортового глянцевого журнала. Вот суть моего существования — все сплошь второстепенно, никчемно, не…
Я накрыла ее руку ладонью:
— Не надо.
— Почему нет? Обожаю самобичевание. Более того, я в нем сильна. Мама всегда говорила, что моя самая большая проблема в том, что я слишком проницательна.
— Я бы сказала, что это достоинство.
— Да, только провоцирует ночные кошмары.
— У каждого из нас они случаются.
— Да, но у меня шесть ночей в неделю.
— А что в седьмую ночь происходит?
— Я накачиваюсь виски, и меня вырубает на целых восемь часов. Правда, утром просыпаюсь с тяжелейшим похмельем. Господи, да охота тебе это слушать? Не хватало еще превратиться в нытика. Сейчас прямо расплачусь от жалости к себе.
— Если вспомнить, что тебе пришлось выдержать…
— Нет, дорогая, повышенное внимание к себе не имеет никакого отношения к раку. Я связываю это с нехваткой никотина. Как ты думаешь, тебе удастся тайком пронести никотиновые пластыри, которые продают придуркам, решившим бросить курить?
— Мне почему-то кажется, что твоему онкологу эта идея не понравится.
— К черту доктора. Вся эта хирургия и химиотерапия, которая мне еще предстоит, всего лишь попытки спасти ситуацию. Эта зараза все равно добьет меня.
— Вчера ты говорила, что поборешься.
— Ну а сегодня я праздную торжество пессимизма. Знаешь, в этом есть что-то утешительное, когда чувствуешь, что обречена…
— Прекрати, — оборвала я ее, строго, как настоящая учительница. — У тебя не смертельная форма рака.
— Ты только что произнесла самый выдающийся оксюморон.
Вечером следующего дня мне пришлось вернуться в Мэн, но в понедельник, в полдень, я позвонила Марджи в госпиталь узнать результаты биопсии.
— Представляешь, они почти уверены в том, что рак не дал метастазы, — обрадовала она меня.
— Так это же потрясающая новость!
— Нет, на самом деле все плохо, хотя могло быть и хуже, и они должны провести еще с десяток тестов, чтобы окончательно убедиться в том, что метастазов нет. Короче, мне предстоит пройти курс химиотерапии, как только я очухаюсь после операции. И если ты сейчас скажешь мне, что все это обнадеживает, я повешу трубку, поняла?
Но, что бы ни говорила Марджи, новости обнадеживали. Дэн — дай Бог ему здоровья — попросил своего приятеля, хирурга-пульмонолога из Медицинского центра Мэна, позвонить онкологу Марджи в Нью- Йорк (оказывается, они вместе учились в Корнуэлле) и выведать конфиденциальную информацию о ее
