Я отклеила записку, и мой взгляд уперся в название книги:
Я БОЛЬШЕ НЕ МАРШИРУЮ:
Исповедь переродившегося радикала
Заголовок иллюстрировали две фотографии, разделенные глубокой трещиной. На фрагменте слева был запечатлен автор — еще двадцатидвухлетний, длинноволосый, выступающий перед толпой таких же патлатых радикалов; на заднем плане — подожженный американский флаг. На правом фрагменте автор, теперь уже пятидесяти с лишним лет, лысоватый, в роговых очках, в темном костюме и при галстуке, пожимал руку небезызвестному Джорджу Бушу в Овальном кабинете. Не знаю, какая версия Тобиаса Джадсона вызвала во мне большее отвращение.
Я изо всех сил боролась с искушением закурить. Проиграла. Встав из-за стола, подошла к окну и распахнула его настежь. Высунула голову и затянулась сигаретой «Мальборо лайтс». Я курила быстро, надеясь, что ветром не затянет дым в кабинет (курение в стенах школы — серьезное правонарушение, особенно для персонала). Выкурив сигарету почти до фильтра, я затушила ее о подоконник и сбросила окурок в дренажный колодец, удобно расположенный прямо под моим окном.
Затем я закрыла окно и вернулась за стол. Сделала глубокий вдох — голова все еще кружилась от ранней никотиновой дозы. Зато наркотическая встряска придала мне храбрости, и я снова потянулась к книге. Пальцы нервно застучали по обложке.
Я раскрыла книгу на четвертой главе и начала читать.
Глава пятая
Глава 4
ЛЮБОВЬ В БЕГАХ
Телефонный звонок застал меня в квартире, где я коротал время с Джорджем Джефферсоном (подпольная кличка Рысь), секретарем по информации «Черных пантер». Было около десяти утра. Джордж заскочил ко мне на утреннюю дозу — в те времена ни одно утро у нас, комрадов, не начиналось без легкой затяжки марихуаны. Так что мы сидели на полу, сложив ноги по-турецки, слушали джазовые синкопы Орнетта Коулмена, и Джордж набивал кальян травкой «Панама Ред» — лучшей на рынке.
Мы бурно обсуждали недавние происки «свиней» в Чикаго, когда копы устроили облаву на Брата Амала Мингуса за попытки саботажа любых почтовых отправлений из чикагской штаб-квартиры ФБР, когда в мою жизнь ворвался этот телефонный звонок. Я выпустил изо рта облако «Панама Ред» и взял трубку:
— Да.
— Это Гручо? — спросил голос на другом конце провода.
— Послушай, если бы я был Харпо, я бы сейчас не говорил с тобой, — ответил я.
— Здесь Джек Дэниелс. Как насчет того, чтобы сбегать для меня за газетой? Но приходи готовым.
Я тут же схватил пальто и вышел за дверь. Видите ли, Гручо — это моя подпольная кличка у «метеорологов», у которых я проходил как адвокат марксистской экономики. «Послушай, если бы я был Харпо» — это мой отзыв на пароль, который я произносил всякий раз, когда Джек Дэниелс — глава ячейки «метеорологов» — хотел удостовериться, что говорит именно со мной, фраза «Как насчет того, чтобы сбегать для меня за газетой?» означала приказ подойти к общественному таксофону на улице и ждать там звонка «Но приходи готовым» на кодовом языке означало: пакуй вещи и будь готов бежать.
Так что я сделал все, как было приказано: кинул в рюкзак кое-какие шмотки, схватил триста долларов наличными и фальшивый паспорт, который специально держал на такой случай, и сказал Джорджу, что ему тоже надо исчезнуть. Даже не проверив, выключен ли газ и не оставлена ли открытой дверца холодильника, мы оба выскочили через черный ход и огляделись по сторонам, проверяя, не пасут ли нас «свиньи». Убедившись, что все чисто, мы попрощались революционным салютом… и разошлись в разные стороны.
Телефонная будка находилась через три улицы от главных ворот Чикагского университета — ныне, как и тогда, очага леворадикальных настроений, отрицающих американские ценности.
Я подошел к телефону как раз в тот момент, когда он зазвонил.
— Гручо? — спросил Джек Дэниелс.
— Послушай, если бы я был Харпо…
— Принято, — сказал он. — Буду краток. Он на хвосте.
— Насколько все серьезно?
— Я бы сказал, что тебе надо немедленно очистить помещение.
— Ты имеешь в виду большой прыжок? — спросил я, подразумевая переход канадской границы.
— Пока не будем впадать в крайности, тем более что они могут контролировать эти выходы. Почему бы тебе не прокатиться автостопом? Затеряйся где-нибудь в глуши, подальше от журналистов. И когда найдешь тихую гавань, позвони мне по секретной линии и сообщи свои координаты. Удачи тебе, комрад.
А случилось вот что: после взрыва в оборонном ведомстве, организованного другой ячейкой «метеорологов», Джек Дэниелс разыскал меня и попросил, поскольку ФБР и полиция заблокировали все пути отхода из города, спрятать у себя этих товарищей, пока не уляжется шум. Будучи убежденным радикалом, я даже не раздумывал о том, чтобы приютить у себя убийц, ответственных за гибель двух честных граждан: Вендалла Томаса и Дуайта Кассела, оба афроамериканцы, оба ветераны корейской войны, оба прекрасные семьянины, пятеро детей остались без отцов. Но думал ли я тогда о гибели ни в чем не повинных людей, охраняющих государственное ведомство, ответственное за безопасность нашей страны? Для меня — великого марксиста — они были просто случайными жертвами в борьбе за революционные преобразования.
Однако Он — а так мы называли между собой Федеральное бюро расследований — вычислил, что двое бомбистов после взрыва отсиживались у вашего покорного слуги, и меня разыскивали как пособника и укрывателя террористов, за что мне светило наказание сроком до двадцати лет лишения свободы. Так что у меня не было другого выхода, кроме как бежать, и немедленно.
Рассудив, что федералы контролируют все автовокзалы и аэропорты, я сел на «Гринлайн» и отправился в Оук-Парк. Почему Оук-Парк? Во-первых, это родина Хемингуэя, к тому же я решил, что уж в пригородах Чикаго они точно не станут меня искать. Я нашел маленький мотель на окраине и устроился там.
С наступлением темноты я вышел на улицу и нашел таксофон. Вызвал оператора и попросил сделать междугородный звонок в Берлингтон, штат Вермонт. Я специально выбрал такой тариф, чтобы не называть имен. Телефонистка попросила внести депозит в два доллара двадцать пять центов за три минуты разговора. Затаив дыхание, я мысленно молил — хотя в те времена еще не понимал истинного значения молитвы и христианских заповедей — о том, чтобы Джеймс Виндзор Лонгли ответил на мой звонок.
Джеймс Виндзор Лонгли (как и многим персонажам этих мемуаров, я придумал ему псевдоним, чтобы сохранить его личность в тайне). Можете ли вы представить более аристократическое имя? Да что там имя, Джеймс Виндзор Лонгли был аристократ в самом высоком смысле этого слова, настоящий бостонский брамин[58], в шестидесятые он прошел свой долгий путь радикализма.
Но описать Джеймса Виндзора Лонгли только лишь как радикала было бы несправедливо по отношению к нему. Он был из породы куда более жестких революционеров: интеллектуал-идеолог, Джонни-мятежник, восставший против своего класса и всех его привилегий.
Я познакомился с профессором Лонгли, когда участвовал в антивоенном движении. В то время ему
