удастся выиграть дело об опеке… При этой мысли Кэролайн замолчала. Нет, они не заберут у нее Джека. Никто и никогда не заберет его у нее.
— Ты хочешь сказать, что они приедут, чтобы повидать меня? — Джек выглядел слегка сконфуженным и почему-то даже встревоженным.
— Может быть, — сказала Кэролайн. — А может быть, они захотят, чтобы ты приехал к ним в гости и остался на некоторое время. — Ее голос стал хрипловатым, а глаза защипало от слез. Нет, она не будет говорить дальше. Это ни к чему. Все равно она не подпустит Годдардов и близко к Джеку, не говоря уже о какой-то опеке. — Но тебе не о чем волноваться, — быстро добавила она. — Ведь у нас и так масса планов. На следующей неделе из Европы приезжают тетя Тамара и дядя Ферди, а это значит, что мы снова будем навещать их по воскресеньям. Еще через неделю откроется новый мамин магазин, как раз в День благодарения.
Кэролайн умолчала о том, что слушание дела об опеке было намечено как раз на понедельник, сразу после Дня благодарения. После нескольких месяцев отсрочек, бюрократических проволочек и маневров судья наконец назначил день суда. И хотя Кэролайн сомневалась, что сумеет противостоять Чарльзу и Дине Годдард с их армией искусных адвокатов, она все же знала, что, если судья решит дело в пользу Годдардов, она не воспримет это решение без борьбы. Нет, она сделает все что угодно, она пойдет на все, чтобы сохранить сына. Обжалует решение… Увезет Джека куда-нибудь… Сменит их имена… Все что угодно. Даже если придется расстаться с «Романтикой любви», она пойдет на это не задумываясь. Она оставит своих друзей, трех мужчин, которые ухаживают за ней, всю эту жизнь, которую после смерти Джеймса старательно строила день за днем.
— Нам надо будет организовать праздник по случаю открытия нового магазина, — продолжала говорить она, надеясь закончить беседу на радостной ноте. — Там будет много вкусной еды, музыки, веселья…
Но Джек был погружен в свои мысли.
— Мама! — Он подергал ее за рукав блузки. — А если мне не понравятся мои дедушка и бабушка Годдарды? Если я не захочу к ним в гости даже на несколько дней? Если просто захочу остаться с тобой?
Кэролайн молча смотрела на своего сына; ее переполняли любовь к нему и ужас при одной мысли о том, что она может его потерять, что она не в состоянии убедить его в том, что их спокойной жизни вдвоем ничто не грозит. Она не знала, что ответить ему. Пока не знала.
«Ну что ему сказать?» — в отчаянии думала Кэролайн. Ведь не может же она рассказать сыну, что родители его отца — бездушные, жестокие люди и способны на такое, что нормальному человеку сложно даже себе представить? Как можно убедить шестилетнего мальчика в том, что мама всегда защитит его от таких людей, как Чарльз и Дина Годдард?
И она нашла единственные верные слова, которые не вызывали никаких сомнений, которые значили больше, чем любое решение суда, и больше, чем любые происки Годдардов.
— Я люблю тебя, дорогой. И всегда буду любить, всю жизнь.
Несмотря на все успехи, которых она добилась, организовывая «Корпорацию», Кэролайн вовсе не считала себя смелой и решительной женщиной. Да, она из ничего создала свой бизнес, да, она сама, без всякой помощи растила Джека. Она даже заново создала себя, изменив свой характер и превратившись из застенчивого гадкого утенка в энергичную и довольно привлекательную женщину, у которой есть не только подруги, но и потенциальные женихи. Но пока Годдарды не стали угрожать, что отнимут у нее Джека, Кэролайн даже и не подозревала, сколько в ней настоящего мужества, сколько внутренней силы и воли к борьбе до победного конца.
Так просто было сдаться, сложить оружие и погрузиться в отчаяние, жалеть себя и не выступать против могущественных и богатых Годдардов, у которых везде свои люди. Но Кэролайн не сдалась. Слишком высоки были ставки, чтобы она могла позволить себе спрятаться в панцирь страха и депрессии. Ее совершенно не интересовало, во что ей обойдется эта борьба, сколько денег ей может потребоваться, через какие унижения ей придется пройти. Нет, она сохранит сына — или погибнет на поле боя.
Поэтому она на следующий день после возвращения из Лондона, уже в семь утра была в своем магазине на бульваре Окичоби. Кэролайн стала просматривать список клиентов — важных клиентов с именами, клиентов, наделенных властью, тех, которые могли бы помочь ей в борьбе за сына. Она не колебалась и не сомневалась, как раньше, когда ей нужно было обратиться к кому-нибудь, стоявшему выше ее на социальной лестнице. Теперь Кэролайн решительно взяла трубку и набрала номер — она не собиралась сдаваться и страдать в одиночестве. Ей нужно было действовать — и либо победить, либо честно проиграть.
Первый и самый важный звонок она сделала своей знакомой, Гвен Хардинг, чей муж, Дуглас, был известным в Палм-Бич адвокатом. Она настояла на встрече в тот же день, а потом, уже определив в уме стратегию борьбы с Годдардами, позвонила другим клиенткам, имевшим либо власть, либо влияние в обществе: Лесли Обермен — административному работнику, Робин Фолк — вице-президенту одной из компаний, Сюзанне Гюнтер — директору отдела по связям с общественностью региональной публичной библиотеки. Эти женщины определенно могли выступить в ее защиту на суде, и их мнение, конечно, должно было произвести впечатление на суд. Потом Кэролайн позвонила Мирне Лидиг — педиатру Джека, Кэти Нестер и Джилл Мосс — его учительницам. Кэролайн попросила их письменно подтвердить, что она была внимательной к воспитанию своего сына и указать, что для него может оказаться настоящей трагедией, если он будет отчужден от своей матери и насильно лишен образа жизни, к которому привык с самого первого дня. Не забыла она и своих настоящих друзей: Селму, Франческу, Сисси, Тамару, Фила… Все они обещали помочь, чем только смогут. Кэролайн позвонила отцу Дженни, преподобному Реверенду Армстронгу, который руководил церемонией их бракосочетания с Джеймсом. Они и так беседовали чуть ли не каждую неделю, и Кэролайн находила в этих беседах настоящее утешение, как и в своих ежевечерних молитвах, в которых она просила Бога простить ее отчаяние шесть лет назад, когда она по своей небрежности чуть не потеряла Джека еще до того, как он появился на свет, и впредь охранять и спасать ее сына.
Кэролайн позвонила также своей матери; Мэри Шоу все это дело возмутило, и она предложила свою моральную поддержку. Несмотря на запутанность их взаимоотношений, Мэри Шоу действительно любила Кэролайн и Джека и никак не могла взять в толк, почему Годдардам обязательно нужно вмешиваться в их жизнь. Даже Эл Шоу попытался предложить свою помощь, хотя он нисколько не изменился и его слова утешения, как всегда, содержали горькие тирады о том, как богатые тиранят и угнетают бедных.
— Я ведь говорил тебе, что эти Годдарды постараются побольше нагадить тебе в душу, — заключил он.
Дуглас Хардинг оказался честным и порядочным человеком, адвокатом с добрым сердцем, который воспринимал каждое свое дело как близкое, глубоко личное. Это был очень достойный человек с седой шевелюрой, очень приятный в общении, который тем не менее высказал Кэролайн всю горькую правду, хотя и знал, что это очень болезненно для нее. Он просто хотел дать ей понять, с чем ей теперь придется столкнуться.
— Конечно, любой подтвердит, что ты замечательная мать. Кроме того, твое финансовое положение достаточно стабильно и, конечно, гарантирует удовлетворение всех потребностей Джека. Нет никаких сомнений в том, что ты совершенно способна — как финансово, так и нравственно — вырастить сына, — сказал он ей, ознакомившись с рекомендациями и отзывами, которые ему предоставила Кэролайн. — Но есть и другая правда: то, что Чарльз Годдард — очень опасный противник. Это мы знаем, что собранные им фотографии — чистая ложь и что его частный детектив подтасовывал факты, составляя свои отчеты о твоем времяпрепровождении. Но у Годдарда есть деньги, власть, а самое главное — желание. Он хочет заполучить Джека, Кэролайн. Очень хочет. И он недвусмысленно дает нам понять, что не остановится ни перед чем, чтобы добиться того, чего хочет.
— Но ведь я тоже, — решительно заявила ему Кэролайн. — Я тоже!
— Очень хорошо. Кэролайн, готовься к тому, что тебе понадобится вся твоя решимость, все силы. Мы будем бороться, — сказал ей Дуглас Хардинг. — Но прежде, чем мы засучим рукава, я должен предупредить тебя, что ничего не могу обещать. Суд, несомненно,
