Биргера. Витязь российский Гавриил Олексич гнал принца, его сына, до самой ладьи, упал с конём в воду, вышел невредим и бодро сразился с воеводою шведским».
Милиционер подвёл Сашу к стене, где на листе под стеклом сохранялась эта историческая цитата.
— Дети Гавриила Олексича стали носить фамилию Гаврииловых и породили несколько знаменитых родов. Кстати, и род Пушкина Александра Сергеевича. Многие были людьми порядочными, защищали русскую землю, хотя, конечно, хлебец кушали крестьянский. — Милиционер перевёл Сашу во вторую комнату. Там стояла старинная мебель, висели картины. — Это главная комната музея, — сказал он. — Сам дом строился при князе Антоне Павловиче Гавриилове. А вот портрет Елизаветы Антоновны, его дочери. Ей наш музей и посвящён.
Саша посмотрел на портрет, и показалось ему, что где-то он недавно видел эту девушку в белом платье, стоящую около белой лошади. Он мог уверенно сказать, что видел её совсем недавно, но где — было не вспомнить.
А милиционер опять заговорил голосом музейного экскурсовода:
— Елизавета Антоновна, чтоб ты знал, известная общественная деятельница. Она основала первую школу для крестьянских детей. И переписывалась с передовыми людьми России. Стихотворение на стене декабрист Пущин, друг Пушкина, ей написал: «Приветствую тебя в твоём уединеньи». Этот портрет притягивает многих зрителей. У нас тут был один художник, он сказал, что в нём наверняка скрыта какая-то тайна.
Саша слушал и снова смотрел на картину, и снова пытался вспомнить, где он видел недавно такую же девушку.
— У нас и в прошлом веке все Гавриловы были грамотными, — продолжал милиционер. — Потому что учились у неё в школе. И статьи она печатала в журнале «Современник», самом передовом в России. С тех пор мы и стали Гавриловыми, а раньше у нас фамилий не было.
— И я тоже — Гаврилов, — удивился Саша.
— Твой отец из нашей деревни, потому и Гаврилов. У всех коренных одна и та же фамилия, а у пришлых — Ильины. Они при Елизавете Антоновне учителями работали. И теперь Ильин — тоже учитель. — Милиционер взглянул на часы. — Пора. Пойдём, покажу ещё одну музейную ценность, а последний отдел — в другой раз.
Он достал из кармана милицейских брюк большой ключ, проскрежетал замком и открыл толстую деревянную дверь. Здесь, в узкой каморке на стене напротив окна висели две небольшие картины. Они были похожи на иконы, но лишь похожи — Николай Павлович как раз зимой объяснял Саше, что первые русские портретисты вышли из иконописцев. И портреты писали как иконы. Даже на специальных досках.
— Парсуны? — вспомнил Саша их название.
— Точно! — Милиционер посмотрел на него с уважением, потому что не всякий знает такое слово. — Редчайшие! С трудом их отвоевали от ваших, из Русского музея, — хотели забрать к себе, говорят, для такой ценности необходимо специальное охранение. Елизавета Антоновна Гавриилова рассказывала деду нашего Ильина, что это портреты её предков времён царя Алексея.
Они вышли на крыльцо, Саша зажмурился от солнца, а милиционер засмеялся:
— Вот и художница к нам идёт.
По улице с холма напротив спускалась Света.
С этюдником через плечо, в лёгком сарафанчике она шла к ним и удивлённо смотрела на Сашу.
— Что вы так разглядываете друг друга, — засмеялся милиционер, — или не знакомы?
— Мы… мы знакомы, — сказал Саша, заикаясь.
— Ты же в Крым поехал? — удивилась Света.
— В Крым, конечно, в Крым, — счастливо говорил Саша, когда она приблизилась. — Только сначала в деревню к родственникам.
— И я тоже — к родственникам. Ведь я же — Гаврилова.
— Так и я — Гаврилов.
Милиционер послушал их разговор, а потом сказал разочарованно:
— Вы и правда знакомы.
— Саша у нас натурщиком был, — объяснила Света.
Эти слова: «у нас» и «натурщиком» Сашу слегка кольнули. Никакой он не натурщик, а сам по себе. Сначала остановила на улице, уговорила помочь, а теперь натурщиком называет. Но эта обида быстро прошла, потому что Света сказала:
— Пошли, покажу место, где буду писать этюды.
На холм вела неширокая извилистая дорога с примятой по бокам травой, а на холме возвышалось белое здание с колокольней.
— Смотри!
Света неожиданно остановилась посредине холма.
Саша оглянулся вокруг и почувствовал в сердце тихое волнение. Внизу голубой дугой извивалась река, справа поднималась по холму деревенская улица с бревенчатыми избами, деревьями и огородами, слева по другому холму тянулась берёзовая аллея, а позади вырастало и уходило к небу белое здание с колокольней.
— Я вчера, как пришла сюда, сразу поняла — это место для этюдов, — сказала Света.
— Эй! — позвал их вдруг мальчишеский голос, когда они шли уже по деревенской улице. — Люди! — Голос шёл вроде бы с большого тополя. — Куда смотрите? Я на крыше!
Тополь заслонял крышу дома. Саша чуть наклонился и увидел на железной, вполовину покрашенной крыше человека в засученных до колен штанах. На голых ногах у него были кляксы голубой краски.
— Откуда приехали?
— Из Ленинграда, — ответил Саша.
— Брат с сестрой, что ли?
— Почему обязательно брат! — Света даже пожала плечами. — Мы знакомые, Саша у нас натурщиком был.
— Понятно, — ответил человек с крыши, хотя было видно, что он ничего не понял.
Они смотрели на него снизу вверх и молчали.
— У меня стремянка упала, а в крапиву прыгать неохота.
Саша и Света неуверенно открыли калитку и подошли к стремянке. Стремянка оказалась тяжёлой.
— Так вас Саша и Света зовут? А меня Федькой. — Он соскочил на землю. — Вы, значит, друг дружке натурщики? Это всё равно что как — двоюродные?
— Натурщик — это значит модель, которую рисуют с натуры. Только живая, — пояснила Света.
— Ясно, — проговорил Федька, хоть ему было снова ничего не ясно. — Видали там анекдот? Туристы приехали к Протоке, рыбу хотят ловить, а туда даже ёрш не заходит. Как Я тут крышу крашу, ничего? — перебил он самого себя.
— Очень весёлый колер, — ответила Света.
— Точно, — с удовольствием согласился Федька, — сам подбирал. Жалко, в деревне никого не застали. Вы — сюда, а они — туда. Я бы тоже поехал, да корова. Мать с отцом хотели её вести на мясокомбинат, а я говорю — не отдам, и всё. Мать говорит, согласен утром и вечером сам доить — оставим. Я её теперь и дою.
— Пойду поработаю, — сказала Света, — у меня по плану два этюда.
Саша хотел объяснить, что он тоже бездельничать не будет. «Очерки истории Византии» — серьёзная научная книга. Но ему было обидно за «натурщика» и за «модель, которую рисуют с натуры, только живую», и он ничего не сказал. «Она, что же, меня с кувшином сравнила или с коробкой, которые на рисовании рисуют?»
Часа полтора читал Саша свои научные книги, а потом услышал:
